Павел Шмелев - Истории Дальнего Леса

— Ну вот, с чайником удачно получилось. Что ни говори, а магия в безопасных пределах — это великая и полезная вещь для жизни в нашем Дальнем Лесу, — довольно сказала норка. — Давай уже свои истории про любовь.

— Истории эти совсем не мои, — заметила сова Василиса. Потом поправила перышки и добавила: — Но мне, откровенно говоря, очень даже нравятся. Душевно так все написано, чувственно.

— Давай уже, читай свои душевные и чувственные истории, не томи.

— Анфиса, имей терпение. Ну ладно, слушай. И не взыщи, если в этом басурманском почерке какое-нибудь слово не разберу.

Сова Василиса, не торопясь, отпила малинового чая и решила получше устроиться. Она поднялась со своего места, принесла подушку, положила ее в кресло. Снова усевшись, она явственно ощутила, что стало удобнее, мягче. Но все равно чего-то ей явно не хватало для полного счастья. А читать длинные истории про любовь или еще какие-нибудь приключения, испытывая дискомфорт, сова просто не могла. Она привстала со своего кресла, отщипнула диковинного сладкого яства, поставленного норкой Анфисой на стол.

Не разобрав, нравится ей вкус или нет, сова не остановилась, пока не съела все до последней крошки. Она никак не могла до конца распробовать: на самом деле это настолько вкусно или ей только кажется. Но лакомство неожиданно закончилось, и, придя в состояние сытого удовлетворения, смешанного с некой долей конфуза, Василиса наконец успокоилась.

На нее снизошло откуда-то сверху вдохновение читать истории. Она взяла листки и начала медленно читать вслух, растягивая слова. Норка Анфиса тяжело вздохнула. Она с удовлетворением подумала, что это хорошо, что ей наконец удалось вернуть сову Василису в творческое настроение. Вот только жалко, что для этого пришлось пожертвовать диковинным яством, но настоящее искусство всегда требует жертв. Потом она вспомнила, что в шкафу еще осталось немного восточных сладостей. С этой мыслью норка Анфиса окончательно успокоилась и настроилась на особо лирический лад. Уже через несколько мгновений Анфиса положила голову на передние лапки и принялась внимательно слушать первую историю. А заунывный и негромкий голос Василисы уже переносил их в далекую страну, в зимний сезон чудес. Сквозь туманную дымку прошедших лет эта подлинная история кажется настоящей новогодней сказкой.

…Произошло это в обычный, отнюдь не високосный год в дальнем пригороде огромного, никогда не спящего города. В тот год нежданно случилась лютая зима, на лапландский манер, со стремительными всплесками бесконечных снегопадов. Белоснежная феерия на самом деле была редкой гостьей в тех относительно теплых краях дождливых зим. А местные старожилы совсем не расстраивались такому природному феномену и не обижались на Всевышнего за подобные капризы. Они радовались наступающему веселому и праздничному сезону зимнего волшебства…

Однажды кто-то из великих философов сказал, что часто мы подобны бутерброду: что в нас с раннего детства заложили, то мы, с видимым удовольствием или невольным сожалением, и носим всю жизнь.

Это изречение в полной мере относится и к Джейн: в нее с самых первых дней жизни заложили столько самомнения, несказанной гордости и исключительности, что она буквально вся светилась этими качествами.

Было это отчасти истинной правдой, но, по большей мере, довольно ловким рекламным ходом. Но она, глупая, ведь этого не знала. Она была абсолютно, до самой крайней степени блаженной истомы, довольна собой и не комплексовала. И как ни спешил ее хозяин открыть заветную дверцу, Джейн была всегда нетороплива и величава. Причем и неспешность, и переливы голоса должны были подчеркивать ее элитарность и значимость.

Она любила капризничать. Заедала ее суета каждодневных забот и излишняя стремительность открывания и закрывания дверцы сейфа. Казалось ей, что не было в этом должного почтения к ее замечательному механизму повышенной секретности.

И тогда хозяин сейфа, мужчина весьма серьезный и начисто лишенный излишней учености и всяческого тонкого технического понятия, без колебаний приглашал колоритного техника Никиту, который смазывал ее заковыристый механизм специальным маслом и удивительно приятно щекотал пружинки.

Никита красавице Джейн очень нравился. Особенно ей нравилось то, как он всегда восхищался красотой ее чудного и диковинного механизма. Она ведь была весьма непростой и сама признавала особую вредность своего характера. Джейн невероятно гордилась своей сложностью: ведь была она чудом механики, и таких замков повышенной секретности было не так много. И не то чтобы на самом деле их было очень мало, но ведь Джейн об этом не знала.