Анатолий Курчаткин - Курочка Ряба, или Золотое знамение

Игнат Трофимыч, вновь торопясь, замотал яйца в тряпицу, а когда замотал, увидел, что светлоусый держит наготове, раскрыв, небольшую кожаную сумку с длинным ремнем, вроде планшетки.

— Опускай, дедуль! — сказал он.

Игнат Трофимыч мягко положил яйца на самое дно, смолоусый передал сумку напарнику, снова вытащил пачки красненьких, отделил три, сунул остальные обратно, а эти три протянул Игнату Трофимычу.

— Согласно уговору, папаша! В каждой по две, как в аптеке. Дорогу отсюда найдешь сам?

— Найду, найду, — даже обрадовавшись, что его выгоняют из машины, закивал Игнат Трофимыч. Адом была ему каждая секунда здесь.

— Через десять дней, на той же остановке, в это же время.

— Ага, ага. На той же остановке, в это же время, — согласно покивал Игнат Трофимыч.

Он заталкивал деньги в пиджачный карман, туда, где лежала прежде тряпица с яйцами, и никак не мог затолкать — до того тряслись руки. Так не тряслись, даже когда подменял яйца.

— Ну, ты долго, дед?! — рыкнул на него светлоусый.

Пачки с красненькими, наконец, втиснулись в карман, и Игнат Трофимыч, ничего не видя вокруг, совершенно оглушенный, будто и впрямь из ада выдираясь, нащупал ручку — и вывалился из машины.

И какое блаженство он испытал, оказавшись под дождем и ветром, ощутив на лице восхитительную колкую влагу.

Но когда ночью, запершись в комнате, пересчитывали с Марьей Трофимовной при жалком свечечном огне полученные деньги, ничего уже не помнил Игнат Трофимыч о том, как ему было в машине. Вымылось из него все общей их с Марьей Трофимовной радостью.

— Шесть тыщ за три яйца из-под Рябой! — счастливо восклицал он время от времени шепотом.

— А ты не хотел! — так же счастливо укоряла его Марья Трофимовна.

— Не хотел! Так ведь боязно же…

— Че боязно. Че они с нами сделать могут! И те, и другие. Ниче не могут! — с победной хвастливостью парировала Марья Трофимовна.

Игнат Трофимыч соглашался внутренне: не могут, нет. Нужны! И тем, и другим.

— И за что нам привалило такое… — блаженно произносил он в другой раз.

— А за нашу жизнь, правильно Надька тогда сказала, — отвечала ему Марья Трофимовна, с убежденностью и внутренней силой. — Чего-чего мы с тобой только не вынесли. Разве не так?

— Да уж натерпелись, да, — соглашался Игнат Трофимыч.

И снова, как и в ту ночь, когда удалось утаить первое яйцо, чувствовали себя молодыми — заново прямо вся жизнь!..

Под утро, только-только начало светать, Игната Трофимыча прижало во двор. Так прижало — будто резали его изнутри ножом. Видно, страх, что пережил днем, передавая яйца, не прошел бесследно, забродило у него внутри — и вот сказалось.

Поохивая и покряхтывая, он сполз с кровати и, не в силах обуваться, так, босиком, пошлепал к двери. На кухне горел свет, и за столом, с картами в руках, сидели четверо: к двоим, несшим караул в доме, присоединились и те двое, что должны были б вести наблюдение на задах двора и огорода.

По несчастному виду Игната Трофимыча, по прижатой к животу руке было абсолютно ясно, что случилось, и начальник дежурной смены пошутил, отрываясь от карт:

— Если что, призывай на помощь!

Знать бы капитану, как уместны его слова. Но он шутковал, веселился, и вовсе не вкладывал в свои слова серьезного смысла.

Постанывая, Игнат Трофимыч справился со сложным иностранным замком на двери и боком, боком, сошел по крыльцу на землю. Нутро рвалось наружу, и он удерживал его в себе из последних сил. Какой-то шорох послышался в огороде неподалеку, но слух Игната Трофимыча, уловив его, оставил услышанное без внимания. Дойти бы, сжимая ягодицы, думал он об одном, и ни на что другое его внимания не оставалось.

Нужник уже был рядом, уже черная высокая тень его на чуть посветлевшем небе сделалась отчетлива, когда Игнат Трофимыч снова услышал какой-то негромкий шорох, треск, и вслед за тем что-то обрушилось на него сбоку, свалило на землю, распластало на ней, и сквозь ужас, стиснувший спазмом все его естество с головы до ног, он узнал в двух нависших над ним фигурах своих покупателей. А затем, еще к большему своему ужасу, ощутил шеей тонкий холод приставленного к ней ножа.

— Ты какие, падло, яйца продал? — прохрипел ему в лицо светлоусый.

— Что вы, ребята… что… — Прорезавшийся голос Игната Трофимыча был сипл и брызгуч — будто заговорил отключенный от сети водопроводный кран. — Видели, какие… смотрели…

— Почему они, сволочь, простыми вдруг оказались? — Это уже спросил смолоусый, и куда девалась его обычная ласковость, прошипел он, а не спросил, — и, прошипев, взял Игната Трофимыча за редкий лесок его волос на темени и дернул с силой. — Ну, отвечай, сволочь, или живым не встанешь!