Константин Кропоткин - Содом и умора

Теперь Санин частенько является к нам с бутылкой водки и банкой рыбных консервов.

Его визиты вызывают неоднозначные реакции. Марк пытается говорить басом, а когда это ему не удается, трясется, как осиновый лист. Кирыч хранит нейтралитет. Он без вопросов вливает в себя санинскую водку и вежливо поддакивает. Я бы готов проявлять такие же чудеса долготерпения, если бы Санин не оскорблял мой слух. Дойдя до кондиции, он становится по стойке «смирно» и начинает выводить дребезжащим тенорком: «Офицеры! Офицеры! Наше сердце под прицелом!». О, Боги! Яду мне, яду!

Чтобы не сказать Санину всей правды о его вокальных способностях, я придумал вспоминать его жену. Обычно уже одного имени «Тамара» достаточно, чтобы несанкционированный сольный концерт перешел в гневный монолог.

Признаюсь, я не без удовольствия слушаю, как Санин бранит свою супругу.

При первой встрече она попросила нас называть ее Томой и с того времени демонстрирует раскрепощенность.

— Какие у Томочки трусики! — хвастала она как-то Марку на лестнице, задрав платьице, и без того коротковатое для ее ножек-спичек.

— В следующий раз души ее! — посоветовал я, выслушав марусину тираду о «некрасивости» генеральшиных форм.

Природная кровожадность тут ни при чем. Тамара Санина принадлежит к породе бывших красавиц, которые всех мужчин считают своей собственностью. Вежливое равнодушие соседей из первой квартиры она восприняла, как оскорбление и теперь полыхает ненавистью. Чем слаще улыбается, тем больше ненавидит.

С тех пор, как Санин перевел нас из врагов в друзья, в нашем почтовом ящике начали появляться анонимные письма, в которых «гамасекам» предрекают самые страшные кары. Я почти на сто процентов уверен, что их сочиняет Томочка в трусиках. Прозревать истину, вязать крючком, варить щи и костерить мужа Тамара умеет, а писать без ошибок — нет.

Уничтожать эти коряво написанные послания мы не собираемся. Наоборот, складываем их в коробку с намерением опубликовать на старости лет. Литературы в сочинениях отставной красавицы — ноль, но они бесценны, как документ эпохи. Например, упоминание «статьи за мужеложество» свидетельствует о дебатах в Думе, желающей возобновить судебное преследование геев. А если аноним толкует о грехе и геенне огненной, значит недавно свое «фи» высказал какой-то священнослужитель.

Если бы анонимки перестали приходить, то это, наверняка, говорило о терпимости, внезапно воцарившейся в обществе. Чудес, увы, не бывает. Тамарам саниным всегда найдется, откуда черпать свою злобу.

Нет ничего удивительного в том, что эпитеты, которыми Санин награждает свою царицу, отзываются у меня в душе сладкой музыкой. Впрочем, это не делает визиты генерала более желанными.

— Ну? — сказал Кирыч, глядя на Санина в упор.

Соседа штормило. Вчерашний вечер он провел нескучно.

— Таких, как вы, убивать надо… — задумчиво сказал Санин.

«Сколько гомофоба не корми, все равно укусит», — обреченно подумал я.

— Ну? — повторил Кирыч.

— А я говорю: ты, че, говорю, нормальные мужики… — продолжил генерал. — Почему бабы такие?

— Какие? — спросил Кирыч.

— Подлые.

У Санина, вероятно, лунатизм на почве алкоголизма. Явился к нам договаривать беседу начатую вчера вечером.

— Если с супружницей не повезло, чего всех-то одной краской мазать, — не удержался я.

— В чем дело, мальчики? — послышался голос-колокольчик.

Из кухни появилась Зинаида. Пары минут оказалось достаточно для преображения «Зинки-мочалки» в «Зинаиду-феерию»: локоны уложены, на губах — лукавая улыбка, в глазах — нега.

Увидев нашу гостью, Санин застыл, как громом пораженный.

— Давайте знакомиться. Вы кто? — спросила Зина, подходя к генералу и протягивая ему руку.

— Любочка! — сказал он с умильной улыбкой и полез целоваться.

— Какой бойкий?! — отступая на безопасное расстояние, сказала она. — Хотите кофе? Это бодрит.

Зина расправила юбку, провела рукой по волосам и, энергично вертя задом, пошла на кухню. Санин отправился следом.

— Как слон на веревочке, — потрясенно сказал Марк, глядя ему вслед.

— Присаживайтесь! Вот пресса… — слышалось из кухне зинкино щебетание.

В искусстве обольщения Зинке нет равных. Она поила генерала растворимым кофе, молола чепуху и смеялась русалочьим смехом. Санин послушно пил, пялился на феерическую блондинку и таял.

Участвуя в представлении лишь в качестве зрителей, мы не протестовали — очень уж увлекательное разворачивалось действие. Глаза Марка увлажнились. Для него все происходящее было мелодрамой. Кирыч, еще недавно пылавший благородным гневом, опять забрался в свою скорлупу. Он будто смотрел программу «Время». Я переживал саспенс в духе Хичкока: пальнет ли Санин из своего «макарова», если распознает, что красота Зинки — сплошь поддельная?