Константин Кропоткин - Содом и умора

— Пять раз ремнем, — нехотя призналась она и надула губы.

— Если ты сейчас же не пойдешь к своим родителям, и не сообщишь им обо мне, то твой папа даст тебе ремнем десять раз, — пообещал я.

В этот момент я сожалел, что силы природы мне неподвластны: вспышка молнии и грозовой раскат были бы очень кстати.

Впрочем, обошлись и без спецэффектов.

— Ааа! — сказала девочка и исчезла — только кусты затрещали.

— Машушара! — в бессильной злости крикнул я качающимся веткам.

Солнечный свет, продравшись, сквозь кустарник, и не думал остывать. А листья зеленели так, словно выросли не в городе, насквозь протравленном выхлопными газами. И правда, если смотреть на небо, зарешеченное деревьями, то кажется, что ты в лесу. Стрекочут кузнечики, ветер шевелит листву, зеленый клочок с заостренными краями, не выдержав летнего зноя, отрывается от ветки и кружится в неторопливом вальсе: раз-два-три-поворот-раз-два-три-поворот…

Лист вдруг замер и, внезапно отяжелев, спикировал мне на щеку, обжигая ее, как крапивой. От боли я дернулся и открыл глаза.

— Спишь? Значит живой! — сказал незнакомый мужчина в кепке стального цвета и опустил руку, уже занесенную для новой оплеухи.

Испугавшись, я дернулся, но встать не смог — ступня превратилась в бревно, ворочать которое не было никакой возможности.

— К несовершеннолетним, значит, пристаете… — навис надо мной незнакомец.

Кепка оказалась милицейской, а лицо — самым простонародным, с рябоватыми щечками и светлыми глазами.

«Наверное, „Ваней“ зовут», — подумал я.

— Документики! — рявкнул он.

«Или „Иван Иванычем“», — поправил себя я.

— В трусах не держу.

То ли со сна, то ли с перепугу мой голос звучал как козлиный тенор.

— Шутим, значит, — зловеще сказал «Иван Иваныч». — Тэкс, знаете ли вы гражданин, что развратные действия в отношении несовершеннолетних караются лишением свободы? Ну, чего развалился?

Милиционер дернул меня за руку, явно собираясь и ее привести в негодность.

— Пустите! — взвизгнул я.

— Тэкс, значит, так и запишем: оказание сопротивления должностному лицу, — сказал он, постукивая карандашиком по блокноту, похожему на чековую книжку.

— Пятьдесят! — выпалил я. — Даю пятьдесят долларов, если вы залезете вон в то окно, откроете дверь и затащите меня в квартиру.

Милиционер покрутил подбородком, поухал, покряхтел.

— Сто, — заявил он, завершив непростую умственную работу.

— Пятьдесят, — я был тверд, потому что больше у меня не было.

«Интересно, сколько лет тюрьмы дают за взятку должностному лицу?» — подумал я, наблюдая, как на лице милиционера жадность борется со служебным долгом.

Исход борьбы был предрешен — всего через пять минут я без сил лежал на нашем радужном диване и вяло отбивался от слюнявых поцелуев Вируса, празднующего возвращение хозяина с небес.

— Ай-яй-яй! — травматолог, разглядывая на свет рентгеновский снимок, качал головой. — Что же вы, молодой человек, так плохо падаете.

— А разве можно падать хорошо? — резонно спросил я.

— У вас, молодой человек, перелом двух косточек в стопе. Маленьких таких косточек, но очень важных. Как же вас угораздило?

— Вертел фуэте, да свалился в оркестровую яму, — доложил я.

Не рассказывать же мне, что я грохнулся, отмывая воронье дерьмо?

— Ай-яй-яй! — опять запричитал врач. — Придется вам, молодой человек шесть недель обойтись без танцев.

— Это ты виноват, — с упреком сказал я Марку, выволакивая себя из перевязочной. — Накаркал несчастье.

— Конечно, я и на окно накакал! — согласился он, с восторгом разглядывая костыли, которые мне сдал в аренду врач. — Как ты думаешь, если бы ты сломал две ноги, тебе дали бы коляску?

— Конечно, милый, с мотором, — сказал я. — А если бы я умер, то получилось бы еще лучше. Тогда мне обязательно выдали бы катафалк, запряженный четверкой коней, домовину, увитую розам, и полк старушек.

— Старушки-то к чему? — спросил Марк.

— Чтобы по моей грешной душе было кому убиваться! От тебя-то не дождешься, — я еще раз посмотрел на ногу, наполовину закованную в гипс и настроение мое совсем испортилось.

— Прекратите, — сердито сказал Кирыч и пошел на улицу ловить такси.

— Здесь живет дядя Волк? — послышалось из коридора.

Я сидел на кухне и заливал чаем несчастья сегодняшнего дня.

— Волков? — уточнил Кирыч.

— Угу, — сказал детский голос.

На кухне возникла девочка. Милый ребенок, словно сошедший с книжки про счастливое детство: волосы бубликами, широко распахнутые глаза. Только доверчивая улыбка куда-то испарилась.