Олег Ермаков - Иван-чай-сутра

И Гильгамеш, увидевший, как черви проникли в ноздри умершего друга, пустился в путь за бессмертьем, пересек степи, пришел к горам, к вратам, охраняемым людьми-скорпионами, держал перед ними речь и был пропущен в лабиринт; шел в полном мраке, пока не оказался в каменном саду, где его встретила хозяйка, подносящая богам брагу, не без иронии вопрошавшая, в чем дело? отчего его щеки впали, голова поникла и зачем он бежит по пустыне в поисках ветра? Гильгамеш снова говорил складно. Речь ему была послушна, хотя, наверное, тряслись поджилки. И хозяйка указала ему дорогу к корабельщику, который и доставил его через ядовитые гремучие воды смерти к острову блаженного Утнапишти, спасшегося не только от потопа, но и от смерти. Тот поставил точный диагноз его тоске, мол, плоть не только людей, но и богов в твоем теле. Преходящее и вечное в одном теле. И первая составляющая паникует. Проблема всех предыдущих и последующих тысячелетий обозначена.

Алекс сыпанул в забурлившую воду заварки и смородинных листьев, накрыл котелок крышкой; а во второй котелок ничего насыпать не стал, есть не хотелось, — только пить. Позже можно будет что-нибудь сварить. Он с нетерпением дожидался, пока чай настоится.

И ничего не изменилось. Только имена другие, роли. А коренной страх, как это называл Егор, все тот же. Алекс провел языком по пересохшим губам. На запах пота отовсюду слетались кровопийцы, даже дым их не отпугивал.

Алекс сбил ножом крышку, зачерпнул густо-бронзовой воды, обжигаясь, начал прихлебывать. Осушив полкружки, он вдруг почувствовал кристальную какую-то младенческую ясность. Вот эликсир странника! Мгновенное отрезвление от духоты и злости, непонимания, отчаяния. Алекс обвел взглядом стволы и кроны, низкое мутное небо. Серый свет дня мягко охватывал все. Пасмурная погода преображает мир в земной дом.

…И где-то в этом мире затерялся Егор. А если погиб, то в другом, думал Алекс, внезапно проснувшись ночью. Заметив дырочку над лицом, на скате палатки, удивился: обычно видел ее днем и собирался заклеить или зашить… Но сейчас глухая ночь. Он перевел взгляд и увидел еще одну прореху — да покрупней. Повернул голову: вся палатка сквозила звездами. А когда укладывался спать, небо было непроницаемым, тяжело лежало на кронах. Значит, ночью дул ветер? А он ничего не слышал… Но отчего-то проснулся. Алекс заворочался — и замер. Откуда-то нанесло, повеяло ветерком, словно бы дунули в отверстия многоствольной флейты. Вот — снова, два-три голоса, заунывные, неокрепшие, просительные. Алекс слушал, не шевелясь и не дыша. Это пел не ветер, а пробовали голоса маленькие волки. Значит, брат Волк поселился здесь, на этом острове? В Городке?.. Нет, кажется, дальше. Алекс пытался определить направление на слух, представил палатку, стоящую под сенью орешника, Карлик-Дуб, малинник, иван-чай и папоротники на высоком берегу с березами; по другую сторону от палатки — дубы, молодой осинник и березняки, овраг и другой ручей, в середине лета вовсе исчезающий, рассасывающийся в черных топях. Волчата правили свои голоса, как лезвия, где-то на Усадьбе. Туда их вывел брат Волк. И вдруг сам подал голос. Волчата подхватили ноту с воодушевлением, но у них эта нота суровой тоски ломалась, прерывалась и была похожа больше на жалобу.

Алекс живо вообразил Усадьбу, вековые осины с дуплами, заросли спиреи и шиповника, трав, дряхлые полузасохшие яблони и окаменевшие груши. Там, на восточном склоне холма-острова когда-то жили люди, стоял барский дом. Получив в свои руки карту одна тысяча восемьсот восемьдесят четвертого года, лист этих мест, Алекс сразу предпринял поход по ней. И в указанном месте среди кочек, кустов и трав отыскал кирпичи столетней выпечки, с трудноразличимым клеймом, костлявые фруктовые деревья, которые, может быть, сажал дед Е гора, Илларион Плескачевский. И таких усадеб в Местности было немало, особенно в Вепрях, на холмах.

Вообще мир Местности явственно разделялся на три части, три зоны. Первую можно было назвать Верхней, там были господствующие высоты, глубокие долины, истоки большинства речек и ручьев. Вторая — Срединная, с родниками и горами пониже, Вороньим и Белым лесами, озерами Чичигой (бывшим) и Длинным. Третья — Нижняя, приданапровская, луговая, болотная, с Крысиным холмом и Паучьими Утесами.

Баре предпочитали селиться в Верхней части, это хорошо видно по карте. Там отмечены господские дома Алексеева, Огаркова, Станькова, Крутилова, Твердохлебова, Васильева, Белкина. Не все фамилии можно было разобрать. Одно из названий Алекс прочел как «Нест о на», хутор или деревня. Удивительное название. Как будто кто-то сумел устроить жизнь на этой земле, укрепиться на островке. Воображение уже рисовало крепкий дом, сад, липы у колодца, тучных коров, лошадей в белых «чулках», пасеку, знойное поле пшеницы, овса, кладки дров — как крепостные стены… Но потом ему удалось восстановить надпись, справившись с оригиналом карты, — и его воображаемое поместье покосилось, померкло, проткнуло небо костлявыми сучьями. На самом деле звучало оно так: «НЕЕЛОВО», в духе Некрасова. Хутор Нест о на исчез с карты.