Алексей Беляков - Пепел и песок

— Прекрасная. А что сказал Марк?

— Дописывает. Пойдем на веранду? Или в беседку?

— Лучше в беседку.

— А вот смотрите — вишня. Ее отец сажал. Хотел целый вишневый сад. Но не успел.

Гуси осматривают вишню от верхушки кроны до кучерявых корней.

— Хорошая вишня, — кивают ШШ. — А где вы нашли этого Марка?

— Марка? Честно? Не помню.

— Совсем? Странно. Это же ваш кормилец.

— Он, кажется, говорил, что вырос в Высотке на Котельнической.

ШШ переглядываются, по-гусиному улыбаются друг другу.

— Это он наврал. Он вообще много врет о себе. Непонятно — зачем.

Строитель-азиат в шапке с эмблемой ЦСКА бредет мимо и шепчет хокку:

Йорген следует дальше, к небольшому пруду с деревянным мостиком, ШШ — за ним. Йорген показывает трубкой на пруд, рассказывает древние истории, но мы уже его не слышим. Пусть вступит музыка, тот же Шопен, Шуман, Шнитке — ни шута в ней не шарю.

Я расскажу о Йоргене вкратце, не утомляя деталями, — так, пунктирно, вишневыми косточками. Хотя бы в знак благодарности за то, что он научил меня этому сложному термину кинодраматургии — «гур-гур».

Его отец был великий советский режиссер, а мама, что жива и ныне, — великая советская актриса. Бездонная квартира на Поварской, английская спецшкола № 20, две домработницы, папины эпохальные запои, мамины грузные брильянты. Но Йорген сопротивлялся, шел против ветра с Мосфильмовской улицы, против кинопроб и папиных друзей, что говорили: «Давай к нам в Щуку, во ВГИК, куда хочешь, примем сразу!» И вдруг поступил на биофак. Рыб он любил больше, чем людей. Писал кандидатскую о чудо-юдо Рыбе-кит, но однажды случайно всплыл на съемочной площадке друга-режиссера, попавшего под чары кокаина, пришлось помочь: немногословные спонсоры из Тольятти обещали закатать в целлулоид всех, вплоть до старушки-гримерши. Йорген задержался на неделю, потом на месяц, потом навечно. Но до сих пор он счастлив не тогда, когда треть бюджета сериала потайными банковскими коридорами проводит на свой счет, а когда один, с аквалангом, уходит на корм добрым рыбам.

Катуар упирается носом в мою шею. Она лежит на мне почти без дыхания, обхватив руками и ногами, как обломок реи корабля-призрака.

— Где ты была, Катуар?

— Там-сям.

— Где? Где? С очередным модным дизайнером?

— Нет, не волнуйся. Почему у тебя совсем нет дома книг?

— Они мне уже не нужны. Только сбивают с толку.

— Ты начал писать вторую серию?

— Бесишь, бесишь! Какая серия, когда не было тебя?

— Не начал? А я принесла крем для рук и еще для лица, можно их поставить в ванной?

— Можно. Можно! К тому же я выбросил все старые щетки, чтобы не приставали с глупостями к твоей зеленой принцессе.

— Как хорошо! А я постеснялась тебе это предложить. Вдруг каждая для тебя что-то значит.

— Нет, ничего. Никакой подоплеки. Это даже не реквизит. Я забываю выбрасывать, а Роза думает, что так положено у сценаристов.

— Мои кремы не будут ее смущать?

— Роза будет счастлива, расцветет. Скажи, Катуар, это знак?

— Какой знак?

— Что ты остаешься?

— Это все мур-мур. Или как там?

— Гур-гур…

Йорген и ШШ уже в беседке. Филипинка в кружевном переднике ставит на стол самовар, дым уносится сквозь решетку беседки, через неподкупный забор, к олигарху, на соседний участок с пальмами и черепахами.

— Так чем же так хорош этот ваш Федор Кузьмич? — Йорген зевает. — Что такого он натворил, что всем покоя не дает?

ШШ улыбаются, принимая из рук филипинки фарфоровые чашки с чаем лунного цвета и на два голоса затягивают печальную повесть:

— Федор Кузьмич возник ниоткуда. В 1836 году в Пермской губернии арестовали старика, у которого не было с собой никаких документов.

— Бомж? — улыбается Йорген.

— Да, фактически.

— Но у него же была лошадь.

— Откуда вы знаете?

— Марк рассказывал. Но вы продолжайте: я кроме лошади больше ничего не помню. Люди мне не так интересны.

— Поселили его в селе Краснореченском. Он был крепкий — по сути, и не старик еще. Всех сбивала с толку его седая борода. Работал на золотых приисках, жил у зажиточного крестьянина. О себе не рассказывал ничего, от расспросов уходил. Но вел жизнь такую тихую и… как это сказать?

— Благочестивую?

— Да, спасибо! Именно благочестивую. Стали к нему приходить люди, советоваться. Этот Федор Кузьмич не то чтобы очень был рад посетителям, он все больше молился, но помочь всегда был готов. К тому же обладал медицинскими знаниями, то есть лечил.