Иван Зорин - Дом

С наслаждением вычеркнув его имя из домовой книги, Лука отметил, что старых жильцов остаётся всё меньше и меньше, но оборвал мысль, не дав ей развиться в ту, что со временем прибывает мертвецов. А они уже не давали ему прохода. Являясь без приглашения, эти незваные гости превратили его кладовку в проходной двор, каждый выкладывал ворох своих обид, мечтаний, надежд, унесённых на тот свет рождественскими открытками, в которых много сулили, и теперь, словно под ёлкой, мёртвые разыскивали обещанное у Луки, так что он всё чаще спрашивал себя: что делать с прошлым, куда его девать, как избавиться от его наваждения. Оно было как грязное бельё, которое в ожидании гостей распихивают по шкафам и которое всё равно вылезает в самый неподходящий момент. Дом пустел, сокращение числа его обитателей облегчало Луке бремя повседневных забот, ложившихся на плечи домоуправа, но работы хватало: Лука вёл тайные переговоры. Его теперь часто видели стучавшим в решётчатое окно, за которым обитал Порфирий Кляц. Он торговался, до хрипоты драл глотку, дерясь за каждую копейку ненужных ему, в сущности, денег, чтобы показать свою значимость, демонстрируя, кто в доме хозяин. А возвращаясь, вёл бесконечные споры с зачастившим к нему в последнее время Матвеем Кожакарем, уже век блуждавшим по дому, живым и мёртвым топтавшим его коридоры, путаясь в лабиринтах его злого, искривлённого пространства.

− Раньше хоть в гости ходили, а теперь, вижу, в очередь за дверью одни мухи выстраиваются, − без предисловия заводил он одну и ту же песню.

− А теперь гость в углу ждёт: захотел — включил, захотел — выключил. Ни принимать не надо, ни выпроваживать.

− Так он же мертвее меня, − вздыхал Кожакарь. — Вроде закусочной или резиновой куклы.

− А много ли человеку надо? И как сделать, чтобы всем хватило? А в наш век потребление стало массовым, в этом его смысл.

− Но может ли потребление стать смыслом? — заводился гость. — Неужели жизнь подчиняется уравнениям экономики? А мотив «купи-продай»? Разве может быть пружиной прогресса?

− Безусловно, − отвечал Лука, не веря в свои слова, а чтобы позлить человека из прошлого. — Он отвечает запросам плоти, эффективнее их удовлетворяет.

− Может, и эффективнее, − мрачно согласился математик. — Только люди при нём гниют заживо, превращаясь в дерьмо.

Его глаза налились кровью.

− А заслуживают ли они большего? — иронично щурился Лука. — Может, по-другому будет только хуже?

Из домовых книг, скупо сообщавших о времени Кожакаря, у него сложилось впечатление о той поре, как о сонном царстве, дом представал в них пансионом для слабоумных, в котором правит дряхлая Юлия Августовна Зима, и он пропускал мимо ушей гневные филиппики своего гостя.

− Мне оттуда всё видно, − задрав палец к потолку, жарил Матвей Кожакарь. — Горе тем, кто сегодня не приспособился! Вдвойне — тем, кто процветает!

− Никак, ты за гробом помудрел? — поддевал Лука.

− Так теперь все — за гробом, − зловеще ухмылялся математик. — Разве не видишь, что дом, словно мёртвый, движется, куда понесут?

Как и все, кто пережил своё время, он не понимал чужого, и, проведя ночь в бесплодных выяснениях, так и не сломав Луку, под утро безнадёжно махал рукой: «Был дом, были люди, а теперь — чёрт-те что, одни марионетки», — и, бледнея, исчезал в воздухе. А в домовых книгах Матвей Кожакарь был иным, он жил там, бредя днями своей юности, старый-престарый, как Вечный жид, появляясь в неожиданных местах: в наглухо запертом чулане, на крыше поднимавшегося лифта или зеркале, на которое неосторожно бросили слишком пристальный взгляд, — он уже совершенно отключился от мира, его забот и волнений, не пытаясь вывести уравнение, его описывающее, отрешился от себя, своих страстей и желаний, казавшихся когда-то столь важными, что ради них он готов был, мечтая, обманывать самого себя, оторвавшись от всего окружавшего, он затерялся на нехоженых тропах своего безумия. Проведя в разговорах с ним бессонную ночь, Лука отправлялся на службу, зная гораздо больше, он многого не договаривал. Над домом во второй раз нависла угроза выселения. Компания отдала приказ выкупить оставшиеся квартиры и, переоборудовав, сдать под офисы. Двор заполнили люди в костюмно-галстучной униформе, на лицах которых вместе с высокомерным презрением читалось: «Туземцы, марш в прошлое!» Пришельцы громко смеялись, разговаривали, как в чужой стране, где их не понимают, обращая внимания на жильцов не больше, чем на голубей. Они будто заламывали шапку-невидимку, под которой было написано: пришёл и наш черёд! Выслушав жалобы на постоянный шум во дворе, они широко улыбались: «Включи погромче телевизор!» Проходя мимо, Авессалом, случалось, их задевал, и тогда они звенели, как упавшая урна.