Марианна Грубер - Промежуточная станция

Когда он постучал в дверь хозяйки, голова его все еще немного кружилась. Хозяйка накрыла столик возле кушетки и повернулась к гостю своим морщинистым старушечьим лицом. Кофе был горячим и очень крепким, и вскоре Роланд протрезвел совершенно. Хозяйка налила ему еще одну чашечку и все порывалась что-то рассказать, но Роланд быстро откланялся. Ему хотелось еще немного поспать, прежде чем он предстанет перед Геллертом. Однако уснуть не удалось. Он лежал, уставясь в потолок, и не мог ни думать, ни спать.

Местом встречи был избран маленький погребок неподалеку от городского парка, в этом кабачке играли в шахматы и в бридж, сидели за небольшими круглыми столиками и мало интересовались друг другом. Геллерт точно описал помещение, равно как и самого себя, и все же Роланд был немало удивлен тому, как безошибочно узнал его.

Они кивнули друг другу, как старые знакомые, и Роланд сел за столик. Какое-то время сидели молча, потом подошел официант и принял заказ.

Когда появились чай и вино, Геллерт спросил:

— Вы знаете, что вашей жены нет в живых?

Роланд кивнул.

— Из газет?

Роланд размешал ложечкой чай и ответил:

— Нет, в гавани узнал.

Геллерт начал расспрашивать, каким образом; Роланд рассказал, как было дело. После этого история со взломом стала для Геллерта еще менее понятна. Они начали высказывать разные предположения и, не найдя удовлетворительного объяснения, снова умолкли.

Затем Геллерт сказал:

— Знаете, я еще не встречал никого, подобного ей. И никогда не мог понять, почему вы не брали ее к себе, занимаясь такими делами. Она для меня просто загадка.

— Да, — согласился Роланд.

— Возможно, она спасла жизнь моему мальчику. Я думаю, она держала язык за зубами, хотя какое, казалось бы, ей дело до того, что с ним происходит, а ваши люди могли бы ее убить за это.

— Да. Я этого не знал, — ответил Роланд.

— И потом эта ужасная бомба. Ваша жена говорила, что в тот день она собиралась взять с собой детей.

— А что нам оставалось делать? Просить?

— Послушайте, — сказал Геллерт, — я не намерен читать вам лекцию о том, что, по моему мнению, люди чего-то да стоят. Не так уж много на свете вещей, в которые я сумел уверовать: в утопию права, например. Законы — штука отнюдь не безобидная. Мой сын говорил, что это нечто вроде сделок, которые можно расторгнуть. Он не понимал меня, и я не могу понять этого абсурда, когда убивают людей для того, чтобы именно этого больше не происходило. Я практик. А всякому практику известно, что метод в большинстве случаев уже есть конечный результат. Многовато для одного раза.

Роланд подозвал официанта и заказал вина, а потом спокойно спросил:

— Какова же альтернатива?

— Где? Здесь? Вы уже освоились в городе? Нет никакой альтернативы.

— Если вы…

— Нет, — перебил Геллерт. — Я бы не хотел дискутировать на эту тему. Я слишком устал для этого.

Официант принес вино, и они стали молча потягивать из бокалов. Роланд обернулся. За двумя столиками играли в шахматы. Геллерт проследил за его взглядом и кивнул. Роланд встал и принес доску. Геллерт расставил фигуры. Обоих ферзей он тут же убрал в сторону.

— Мы должны считаться с обстоятельствами, — сказал он. — Самым сильным оружием мы уже не располагаем. Ферзь означает сердце… или?

Роланд посмотрел на фигуры.

— Тогда не будем выбирать цвет по жребию.

— И не будем тыкать друг друга носом в ошибки.

— Будем делать новые, — сказал Роланд.

— О нет, — возразил Геллерт. — Все наши ошибки мы уже совершили. Вам, как и моему сыну, я вряд ли сумею объяснить, как сильно въелся в мои старые идиотские мозги тезис о том, что историю реабилитирует будущее, или там дезавуирует, или преодолеет. Нам была дана лишь возможность выживания. Вы меня понимаете? Нет? Это тоже трудно понять.

Он выдвинул вперед обе угловые пешки, обнажив таким образом фланги. Роланд ответил таким же ходом.

— Чего вы от меня хотите? — спросил он.

— Ничего. Просто беседы. Мне все еще причиняет боль смерть всякого человека. Для каждого найдется кто-нибудь, кто его схоронит. А вы даже не похоронили собственную жену.

Он выдвинул королевскую пешку на два поля. Роланд пустил в ход левого коня.

— Революция — не утопия, — сказал он. — Она, конечно, в чем-то утопична, но и все же это нечто неопровержимо реальное, мы лишь не поняли «как?» и момент выбрали неудачно. Нам бы…

— Прошу без сослагательного наклонения. — Геллерт полностью оголил короля. — И без кивков на прошлое. Для революции, знаете ли, существует один-единственный момент — «сейчас». Еще у революции нет совести. Поэтому не говорите мне: если бы мы знали. Это нельзя принимать как информацию.