Макар Троичанин - Вот мы и встретились

Остатки ноября и декабрь у обоих пролетели вихрем со всё нарастающими завершениями. Мария Сергеевна готовила чеховские «Три сестры» - спектакль, после успешной постановки которого можно было бы и претендовать на звание народного.

- Как вы думаете, - спрашивала у далёкого фаната, - кого я буду играть?

- Ольгу, - с трудом вспомнил он имя старшей сестры.

- Как вы догадались? – она была разочарована его быстрой догадкой.

- При моих способностях это не составляет труда, - обрадовался, что нечаянно угадал.

- Да, Ольгу, - подтвердила Мария Сергеевна. – Помните, что она говорит в финале?

Иван Всеволодович, конечно, не помнил, хотя и штудировал классика совсем недавно и совсем зазря.

- Помню, - придал голосу побольше уверенности.

- А я вам ещё напомню, послушайте и оцените и роль, и меня: «Пройдёт время, и мы уйдём навеки, нас забудут, забудут наши лица, голоса, но страдания наши перейдут в радость для тех, кто будет жить после нас, счастье и мир настанут на земле, и помянут добрым словом и благословят тех, кто живёт теперь. Кажется, ещё немного, и мы узнаем, зачем живём, зачем страдаем. Если бы знать, если бы знать!». Ну, как?

- Потрясающе, - искренне похвалил слушатель, - я даже представил себя в зрительном зале, - и похлопал в ладоши перед мобильником, зажатым между плечом и ухом.

За неделю до Нового года он через интернет-сервис заказал для неё коробку эклеров, «Мускат» и, поколебавшись, боясь, чтобы не выглядело вульгарно, изящное серебряное колечко с крупным аметистом. Не забыл и тепло поздравить с самым лучшим праздником всех времён и народов.

- Иван Всеволодович, дорогой, - покаялась она после взаимных пожеланий счастья и, конечно, успехов в делах, - мне так стыдно. Спасибо за подарки, а я, неблагодарная, спохватилась поздно, да оказалось, что и адреса вашего не знаю. – Он сразу же продиктовал, она записала и, исчерпав неинтересную тему, стала рассказывать о фестивальном спектакле, жалуясь, что самодеятельные актёры в зиму стали менее подъёмными и более капризными, а ей приходится сдерживаться, чтобы не ввязаться в бабские свары. – А иногда, - жаловалась, - так хочется, чтобы кто-нибудь и меня отругал, да с пристёгом, ну, и пожалел потом, конечно. И так хочется с кем-нибудь поцапаться всласть до дребезгов, так зудит проесть плешь своему самому близкому, а некому: родителям нельзя – они родители, сын ещё мал и ни черта не поймёт, и учителям нельзя из педагогических соображений, ну, кому? Иван Всеволодович, а вы конфликтный человек?

- Да нет, - ему никогда не хотелось проесть чью-нибудь плешь, - стараюсь избегать острых конфликтных ситуаций. Лучше уйти или промолчать.

- Жаль, - вздохнула она. – В театрах была возможность полаяться с режиссёрами, и вы не представляете, как приятно отстоять своё, пусть даже и неверное, мнение. А теперь я сама режиссёр и, значит, должна держать язычок на замке, не заострять жало, чтобы не испортить дело, понимаю, что так надо, но хочется ведь! – почти прокричала в отчаянии.

- Ну, мы-то с вами разговариваем нормально, без срывов, нам-то они не нужны? – пытался он сгладить обозначившиеся уголки.

- Вы знаете, - ответила неопределённо, - мне кажется, что я уже начинаю привыкать к нашим разговорам. Как вы думаете, это хорошо или плохо?

Он немного подумал.

- Всё хорошо, что хорошо, - отступил за угол.

Она там вздохнула, нехотя отойдя за свой.

Он не принял многочисленных предложений отпраздновать приход Нового года в кругу чужих своих, чтобы, глядя на них, не тосковать без неё, а, взяв лыжи и ружьё, подался на ночь в тайгу, чтобы встретить Новый год, сулящий многие перемены, под настоящей ёлкой, не потерявшей связи ни с землёй, ни с небом, и загадать желания, которые скорее попадут через неё до интерент-неба и до того, кто распределяет их по судьбам. Ночь выдалась тёплой и сначала ясно-звёздной. Он устроился у костра около высоченной красавицы, ближе всего поднявшейся к распределителю, торжественно провозгласил тост за всех геологов и, подумав, за некоторых артистов, сопроводил его кружкой шампанского, вылив остатки из бутылки под дерево за компанию. И тут начало смурнеть, повалил лёгкий пушистый снежок, и стало так празднично и так больно, что она не видит этого, не видит, как обе Медведицы, Большая и Малая, спрятались в облачных берлогах, и сразу потемнело и стало по-домашнему уютно. Так и просидел всю ночь, поддерживая огонь и раздумывая над тем, что случилось и чего не надо было бы, и что случится и чего очень хотелось. Вспомнил и Веру, и ей пожелал счастья и обретения себя и несносно порадовался, что её нет рядом, и некому тормозить дело, которому он служит всем, что у него есть. А утром встал на лыжи и ходил целый день, любуясь тайгой, празднично одетой в новые серебряные покрывала, слушал птиц, восхищаясь смелостью и яркой окраской дятлов и малюток поползней, поцокал с белками и, усталый и довольный, вернулся в посёлок, только-только начавший просыпаться и оживать с похмелья. Все новогодние каникулы провёл в конторе, усердствуя над диссертацией и привольно освобождая мозги от перезревших мыслей о Марьинском и ему подобных. Диссертация больше всех остальных дел тревожила, хотя он хорошо знал, что и как сказать и как обосновать то, что хотелось сказать, но, всё больше углубляясь в идею, чувствовал недостаток времени и избыток мыслей, чтобы сжато высказать всё, что знал и о чём думал. Приходилось сокращаться, а сокращения приводили к неуверенности, то ли он вырезал. С другими делами проблем не было: тематическую карту утвердили, обобщение включили в план, проект по теме он почти закончил, и Зинаида, напыжившись от гордости за доверие, принялась с помощницей собирать и классифицировать материалы старых съёмок, Яхонтов творил, напевая «Тореадора», Николай отпочковался, а Ивана Всеволодовича утвердили в ярме главного геолога без и.о. Особенно радовало, что коллеги встретили его назначение с симпатией и радушием, удовлетворённые тем, что руководить ими будет свой парень, нахлебавшийся в таёжных маршрутах и знающий работу геолога не по книжкам. А он, к тому же, всячески избегал напрягать их и тянуть вожжи, предоставив опытным соратникам максимум свободы, и нередко бывал барьером между ними и управленческим начальством, требующим подчас несусветной отчётности. Радовало и то, что они ладили с Сергеем Сергеевичем, у которого было своё одеяло, и никто не старался перетянуть чужое на свою сторону. Да, он любит поразмышлять в одиночестве, когда никто не пристаёт с пустыми разговорами и не отвлекает никчемными вопросами-ответами, и время в тишине течёт медленно и в унисон с мыслями, не опережая и не отставая, и кирпичики знаний укладываются в здание идей. А вот она, напротив, не терпит тишины и уединения, не любит замкнутого пространства, да это и понятно: артистическое творчество – работа сугубо общественная, требующая постоянной шлифовки на мнении других. С ней, пожалуй, не отгородишься от текучки, не замкнёшься на собственных мыслях и ощущениях.