Давид Гроссман - См. статью «Любовь»

Паула: Ну, и после всего этого, когда он объявил, что настало наконец время осуществить эксперимент, ты можешь представить себе, мальчик, как мы все себя чувствовали. Мы были в порядочной истерике.

Казик: И что случилось?

Отметим, что Казик внимательно прислушивался к рассказу и в глазах его нарастал испуг. Хоть он и не понял большей части того, о чем говорили, но чутко уловил робкие подавленные вздохи, рвавшиеся из груди мастеров искусств (см. статью деятели искусств ). Можно было заметить, как меняется его настроение, как постепенно угасает радостное юношеское сияние (см. статью отрочество, юность ), светившееся в его глазах в начале путешествия.

Казик: И что случилось? Что случилось?

Господин Маркус: Случилась ужасная вещь. Произошло самое страшное. Наступил день, когда пан профессор закончил строить свой лабиринт и мы все собрались возле загона и ждали. Дух необычайного волнения витал над нами. Ты можешь назвать это, милый Казик, возбуждением. Наконец-то! Не каждый день кто-то из нас представляет на суд коллег свою мечту. Профессор торжественно выступил из одного из своих укрытий. Бедняга был одет в праздничный костюм, который я одолжил ему, — правда, немного поношенный и потертый, но не важно, к лацкану пиджака была приколота красная роза. Минуту постоял, обводя нас высокомерным, но одновременно подозрительным и слегка испуганным взглядом. Возможно, подумал, что был бы достоин более избранной, так сказать, более приличной публики… Действительно, мы выглядели тогда не лучшим образом, пусть Господь не разгневается, представляли собой цвет отверженных и падших…

Сергей стоял, глаза его были устремлены в растерянности в пространство, уши как будто надеялись услышать торжественные звуки иных труб… Но вот он встряхнулся, повелительно взмахнул рукой, словно в нетерпении приблизился к лабиринту, выдернул из какого-то отверстия небольшую металлическую затычку и с любезным поклоном пригласил господина Аарона Маркуса крикнуть что-нибудь в раструб.

Маленький ученый провизор был избран выполнить это почетное и ответственное задание в силу того, что все последние годы посвятил созданию особой в своем роде системы распознания, классификации и пополнения всевозможных нюансов и оттенков человеческих чувств (см. статью эмоции ). И вот, за три месяца до того, как была осуществлена торжественная демонстрация возможностей конструкции «Крика», Сергей потихоньку от всех посетил господина Маркуса и попросил его о помощи. Он не стал, разумеется, распространяться о назначении жестяного чудовища, воздвигнутого им в загоне для свиней, и не счел нужным посвящать аптекаря в тайны физико-технической подоплеки своего решения остановиться именно на этом варианте сооружения. Он просил лишь об одном: чтобы Аарон Маркус предоставил в его распоряжение — во имя успеха эксперимента — свой недюжинный талант исследователя эмоций, который, безусловно, позволит ему имитировать необходимый тон вопля.

Маркус: Ну да, не надо особенно много распространяться об этом, главное, что я по просьбе изобретателя, приложив некоторые усилия, нащупал в себе тонкий нюанс, самую чистую октаву человеческой скорби и непереносимого страдания, звериный вой нагой человеческой души, и прибавил к этому, опять-таки по просьбе нашего милого Сергея, ноту поражения, оттенок слабого безнадежного протеста, и потом, в течение долгих недель ходил с этим коктейлем отчаяния, повторяя его про себя, уточняя, отшлифовывая, совершенствуя и заучивая. Скажу без ложной скромности, что это действительно оказалось нечто заслуживающее внимания: острая, как бритва, квинтэссенция крика.

Чтобы достичь желаемого результата, мастер всех видов чувствительности отфильтровал и процедил сотни оттенков указанных эмоций, то есть проделал труд, по сути своей подобный искусству ваятеля: удалил лишние слои, скрывавшие запрятанный в камне образ. Силой своей интуиции обнаружил и извлек на свет тончайшую, последнюю нить, до предела натянутую в душах всех без исключения знакомых ему мастеров искусства.

Вассерман:

— Это была тетива, с помощью которой каждый человек в мире может выпустить лишь одну стрелу.

Потом господин Маркус уединился на целых четыре недели и принялся изучать «Искусство музыкального исполнения».

Маркус: Когда наступил наконец этот момент и профессор вытащил затычку из устья трубы — какая это была волнующая минута, Казик! Какая дрожь охватила нас всех! Я приложил уста свои к отверстию — нет! — сердцем своим я приник к нему! Ну и… Прокричал его, да…