Тьерри Коэн - Я выбрал бы жизнь

— Замуж она больше не вышла, но живет с мужчиной уже пятнадцать лет. Его зовут Жак. Он адвокат. Она больше не работает. Предпочитает заниматься внуками. Она чудесная бабушка.

Жереми опустил глаза. Виктория больше не принадлежала ему. Лишь считаные часы, считаные дни прожил он с ней.

«Я устал. Отвези меня в палату, пожалуйста».

Симона, казалось, огорчила внезапная усталость отца.

Он подкатил кресло к его кровати. Снял с него одежду, поднял на руки и уложил. За дверью санитарки уже начали разносить ужин.

Симон подоткнул отцу одеяло. Его рука неуверенно приблизилась и погладила ему лоб.

— Я буду приходить к тебе, часто. И непременно каждый год в твой день рождения.

Жереми сжал руку и протянул кулак. Симон с минуту смотрел на него, потом нежно стукнул своим кулаком о кулак отца.

— Я очень хорошо это помню. В тот день все было наоборот: я лежал на больничной койке, а ты стоял рядом. Я часто нуждался в тебе все эти годы. Мне так хотелось, чтобы ты был моим отцом и жил счастливо с мамой. Хотелось настоящую семью!

Он удержал слезы, перехватившие ему горло, нагнулся и поцеловал отца.

— Прошу тебя, возвращайся в следующий раз поскорее, — шепнул он и вышел.

Жереми остался один; его ждал сон.

8 мая 2055

Это был его последний день. Он понял это, едва проснувшись.

Жереми узнал больницу. Та же палата или другая, похожая.

Он был стар, и тело его больше не боролось за жизнь.

Он не мог рассеять плотные клубы густого пара, колыхавшиеся в его мозгу, душившие мысль, туманившие видение, заглушавшие звук.

Он не был этим безвольным телом, которое мыли чужие руки. Он был душой, которая входила и выходила, искала направление, не зная, куда двигаться.

Санитарки поздравили его с днем рождения, как малого ребенка. Одна из них выдала ему информацию, которой он ждал.

— Через год, месье Делег, мы отпразднуем ваш юбилей — три четверти века!

Он давно все подсчитал между двумя отсутствиями и расположил каждый свой поступок в проблесках своей жизни.

Жизнь длиной в девять дней. И столько событий. Мало из них можно назвать счастливыми, но подлинно счастливые хранили дыхание страсти.

Девять дней. И так много утраченных надежд.

Его одели в антрацитового цвета костюм и белую рубашку с бордовым галстуком. Тщательно причесали и побрызгали одеколоном. Жереми подумал, что ему готовят маленький праздник в честь дня рождения.

Он боялся момента, когда ему поднесут зеркало, чтобы он мог полюбоваться собой, но ни одна санитарка об этом не подумала. Ему не хотелось видеть, каким он стал. Он попытался пошевелить правой рукой, но она стала такой же неподвижной, как и все остальное тело. В этом теле, как в могиле, была погребена душа, которой было всего лишь двадцать лет и несколько дней.

Он был телом — без жизни.

Он был стариком, и единственной его надеждой было увидеть своего сына.

Ему было необходимо наполнить смыслом свои последние часы, проститься с жизнью, не сползти тупо в небытие, не уйти, не увидев в последний раз дорогое существо, не ощутив ласку любящей руки.

Жереми усмехнулся про себя при мысли, что его сыну еще может быть интересна эта руина из плоти и струпьев. Может быть, он уже не надеется?

Весеннее солнце ласкало его кожу. Он замечтался, представляя себе, как лучи проникают в каждую пору, чтобы отогреть клетки, пробудить жизненные функции, подзарядить их недостающей энергией. Еще немного — и он сможет встать, пройтись, заговорить и засмеяться.

Облако заслонило солнце, и Жереми мысленно выругался. Он открыл глаза, чтобы оценить размер помехи.

Перед ним стоял Симон. Жереми почувствовал, как в нем разлилось тепло. Еще один источник энергии.

Симон всматривался в глаза Жереми, и тот понял, чего он ищет. У него вырвался невнятный звук. Симон подошел ближе. Жереми пристально уставился на него, щуря глаза и хмуря брови, изо всех сил стараясь дать ему понять, что он здесь.

Симон протянул руку и накрыл ею ладонь старика. От этого прикосновения Жереми почувствовал, как его рука чуть двинулась. Он сосредоточил всю свою волю на этой части тела — и пальцы зашевелились. Он собрался еще, боясь, как бы густой туман возраста не унес плод его усилий.

Симон понял и устремил глаза на его руку, которая едва заметно шевелилась.

И тогда вся его любовь, вся воля, вся энергия солнца и счастья вновь увидеть сына позволили ему согнуть пальцы и приподнять сжатый кулак на несколько сантиметров.