Виктор Шурлыгин - ПРЕОДОЛЕНИЕ

– Товарищ майор! Александр Андреевич! – чей-то голос заставил его обернуться, он увидел молодого, симпатичного паренька из новой, недавно сформированной группы, с которой его экипаж изредка встречался на испытаниях и тренировках, но друг друга они почти не знали – новички занимались по особой программе, осваивая на земле совершенно новый корабль, получивший кодовое название «Сатурн». – Извините, Александр Андреевич, – смущенно повторил, приблизившись, паренек. – Меня ребята послали. Может, что надо для Алексея Николаевича, – он сглотнул ком, словно в том, что случилось с Лешей, была и его вина. – Ну, лекарства какие или просо… Так мы мигом. Родным напишем, знакомым. Всем миром!

– Спасибо, – сказал Саня. – Но при чем тут… просо?

– А, – деловито объяснил паренек, – просо – незаменимое средство от пролежней. Если человек находится в одном положении, без проса никак не обойтись. А в нашей деревне просо самое наилучшее.

– Спасибо… – он пытался вспомнить имя симпатичного паренька и не мог.

– Юрий! – с такой непосредственностью подсказал собеседник, что Саня улыбнулся. – Меня зовут Юрий! Жалко вот, отчество не такое, как у Гагарина.

– Спасибо, Юрий не Алексеевич, – Саня крепко пожал ему руку. Мы с Димой обязательно зайдем, если что-нибудь потребуется.

– Весь отряд переживает, – строго сказал паренек. – Вы уж, пожалуйста, не давайте Алексея Николаевича в обиду… Кланяйтесь ему. Передайте: нам всем нравится, как он поет под гитару. Мы с ребятами его последнюю песню разучили – завтра под окнами госпиталя исполнять будем… Не давайте в обиду, Александр Андреевич…

– Не дадим! – пообещал Саня, в каком-то особенно просветленном состоянии садясь в машину.

Мне хорошо, думал он, с улыбкой глядя сквозь ветровое стекло на леса, поля, поселки Подмосковья, мелькавшие за окном, мне чертовски хорошо, хотя и стыдно в этом сознаваться. Рядом со мной замечательные люди, а когда рядом замечательные люди, никакая неизвестность не страшна. Все преодолеем, переживем, пересилим, и завтрашний день будет лучше, чем вчерашний. Леша поправится, мы опять начнем работать вместе; это пустяки, что потеряны два года, они не пропали даром, не прошли бесследно. Разве мог я, старлей доблестных ВВС, столько узнать и прочувствовать за два года в авиации? Нет, конечно. А тут поле деятельности поистине бескрайно, безгранично, передо мной открылась целая Вселенная – я постоянно размышляю о природе пространства и времени, о взаимосвязи живого и сущего, о тайнах бытия, о других мирах, пытаюсь в преодолении постичь великие истины. Я стал другим. И мне не жалко расставаться с собой, прежним, хотя все еще люблю небо и самолеты, но люблю уже иной любовью, ибо знаю: всеми своими самолетами, машинами, ракетами, всей своей историей человечество оплачивает прорыв в космос. Оплачивает пока дорогой ценой, но эта естественная плата необходима; ни снизить ее, ни исключить нельзя. Искусственно тормозя космические исследования, мы тем самым лишимся взгляда на Вселенную, на Землю со стороны, не сумеем «лицом к лицу» разглядеть то, что хорошо видно из космоса, опоздаем открыть новые фундаментальные законы и вовремя обратить их во благо для всех и каждого. Мы уподобимся кроту, ждущему землетрясения в своей норе. Будущее оплачивается сегодняшними средствами и усилиями, размышлял Сергеев. Сначала средства и усилия, а уж затем результат и материальные блага. С космонавтикой происходит то же, что с атомной энергетикой, – грандиозный, астрономический эффект впереди, сейчас начало прорыва, постройка фундамента…

– Александр Андреевич, – прервал его размышления водитель, бросив быстрый взгляд в зеркальце заднего обзора. – Я, конечно, не знаю всех ваших дел, но краем уха слышал: какой-то Хмырьев затевает бяку. Так что будьте начеку.

– Спасибо, дядя Коля, – кивнул Саня, удивляясь, скольких людей задела, зацепила беда его друга. – А как Владимир Александрович настроен, не заметили?

– А что Владимир Александрович? – засмеялся шофер, радуясь возможности поговорить. – Сколько лет его вожу, а все такой же. Хоть и в космос три раза слетал, и Звезды Золотые на груди. Где бы кулаком по столу грохотнуть, силу показать, он – уговорами. Где, извините, конечно, под зад коленом поддать, чтоб человек ускорение получил да быстрей дело справил, – он на совесть нажимает, на сознательность… Не-ет, я хоть и люблю беззаветно Владимира Александровича, а в глаза прямо говорю: раньше генералы не такие были. Крутые были генералы. А нынче все больше интеллигентные. Оттого народ распускается, от рук отбился. Может, так и надо – не моего ума это дело, – но мне не нравится… Никакого сравнения. Да и сам чувствуешь: хоть генерал, а не боишься. То ли в прежнее время. Вот, помню, возил на фронте одного начальника. Если что надо достать, поднести, скажем, он только глазищами зыркнет, а ты уж его чемоданчик подхватил и пулей летишь. А чтоб сам из машины вылез – такого отродясь не случалось и случиться не могло. Сидел, будто к креслу прикованный. Таким и перед глазами стоит. А тут… Попервой, как перешел в ваше ведомство, еще, бывало, выскочу, дверцу резво распахну, портфель генеральский подхвачу, а мне в ответ: не беспокойтесь, Николай по батюшке, я сам. А как же не беспокоиться, ежели я при нем состою и обязан служить верой и правдой?.. Или, скажем, срочно куда надо, а впереди светофор красный загорается. Я, понятно, по привычке жму, скорости не сбавляю, гаишников в упор не вижу – номера-то позволяют, – а мне вежливо: Николай по батюшке, пожалуйста, чтоб в первый и последний раз. Правила для всех одни. Так вы ж космонавт, говорю! Руководитель всех космонавтов России нашей, матушки! Вот поэтому, улыбается, и соблюдай правила, не лихачь… Или вот случай был. Пригласили его на Кубу. В мундире он, понятно, не ездит, костюм штатский надевает. А рубашки старые, видно, разонравились. «Заскочим, – говорит, – Коля, в ГУМ после работы, рубашку новую куплю». Ну, мне, если честно, прямо до пяток обидно стало. Генерал, дважды Герой, дело претяжеленное тянет, орлы его на весь мир гремят, а он по ГУМу будет таскаться! Неужели я сам не смогу или продавца прислать некому, чтоб такого человека по пустякам не отрывать?! Однако молчу. Но в мыслях все-таки держу, как задачу ему облегчить. И не к парадному входу подкатил, а к служебному. Думаю, сбегаю сам к директору, в торговле народ сообразительный, секунда разговора и – самый наилучший товар наш. Считаешь, благодарность за полезную инициативу получил? Как же, держи карман шире. «Нехорошо это, – говорит, – нельзя. Ни мне, ни вам… Вы человек в возрасте, фронтовик, понимать должны. Стыдно». Вот так и отбрил. Заставил подкатить к общему входу, где и протолкнуться невозможно, из машины вышел, пошел рубашку искать. Ну, мне, понятно, интересно сделалось, чем дело кончится, я малость повременил и – за ним. Смотрю, и глазам не верю: в очередь встал. Стоит, а все на него пялятся, узнавать стали. Минуты через две, гляжу, нашлись сердобольные женщины, пошептались, гвалт подняли – проходите, мол, пожалуйста, без очереди, времечко-то ваше не то что наше, дороже ценится. Правильно, по-государственному рассудили, хоть и бабы. И дорогу ему уступают. Он замялся. А тут какой-то фраер в потертых джинсах и черных очках спинами загородился, гнусавым голосом орет: «А мы что, не люди? С утра в очереди стоим! Генеральскую форму напялил и прет нахрапом!» Ну, будь моя власть, я б таких гадов – без суда и следствия! Насилу сдержался. Гляжу, Владимир Александрович мой до корней волос покраснел и баб, которые того типа живьем растерзать хотели, удерживает: «Товарищ прав. Без очереди нельзя. Да мне, собственно, и ничего не надо. Просто мимо проходил». Повернулся и – к машине. Я кое-как опередил, за руль сел, чувствую руки трясутся, ехать не могу – такая ненависть к фраерам этим жалким. Ну, кое-как совладал с собой, спрашиваю: «Что, Владимир Александрович, купили рубашку?» Улыбается грустно: «Нет тут хороших рубашек, Коля. Поехали домой. Устал что-то, голова раскалывается». Жалко мне его стало. «Вам бы отдохнуть по-человечески, – советую. – А то даже в машине не подремлете. Вон опять папку с депутатскими письмами захватили, опять читать будете». А письма эти, надо сказать, у меня в печенках сидят. Строчат кому надо и кому не надо, и все не по адресу. Вот и скажи теперь, имею я право не жалеть такого человека? Не имею я такого права, хоть и в глаза ему говорю: генералы раньше круче были, куда круче… А что касаемо вашего вопроса, Александр Андреевич, – закончил шофер свой рассказ, – отвечу просто: настроен Владимир Александрович по совести. И рассудит дело по совести, хоть и не будет громыхать кулаком по столу, что, не скрою, мне весьма не по нраву. По совести, – повторил он с удовольствием. – Так что не бойтесь ничего и правду-матку рубите смело. Такой мой вам совет.