Хамид Исмайлов - Мбобо

В день августовского путча мы приехали с Глебом на поезде с юга. Еще в Рязани мы узнали, что Горбачев — в Форосе, а вся власть перешла к ГКЧП. Глеб стал срочно рыться в своей телефонной книжке — ставя крестики напротив тех, кого могли уже арестовать. Он отдал мне эту книжку и стал инструктировать на случай его ареста. Впервые в своей нелепой жизни он готовился к настоящим застенкам и настоящим событиям. На Казанском вокзале мы увидели шеренги солдат. Бронетехника, каски… Устрашающая картина. Однако была в ней и некая карикатурность, но я понял это время спустя. Вокзал между тем продолжал жить своей обычной бестолковой жизнью: толпились транзитники, сновали грузчики — поголовно татары, штрафовала по поводу и без поводу милиция, и шумели на весь зал буфетчицы.

В одном углу, чтобы оглядеться, мы остановились у автомата, который, стоило сунуть купюру и набрать день своего рождения, тут же выдавал достоверную информацию о всех твоих предыдущих жизнях, и Глеб за десятку узнал, что в прошлой жизни он был нивхом — изготовителем ядов. «Тебя смотреть не будем, знамо — Пушкин», — сказал он, и мы с облегчением пошли дальше.

Тем не менее в метро мы спускались с опаской, и там случилось то, что осталось во мне, быть может, как самое главное событие эпохи: не знаю, из-за перехлынувшей ли толпы новоприбывших, или из-за задержки поездов метро на другой станции, то ли еще из-за чего, но вдруг на весь копошащийся зал репродуктор объявил: «Граждане пассажиры! Станция „Комсомольская“-кольцевая срочно закрывается на вход и на выход! Соблюдайте порядок и дисциплину! Повторяю: станция „Комсомольская“-кольцевая срочно закрывается на вход и на выход! Соблюдайте порядок и дисциплину!» И так несколько раз.

Народ застыл. Все смотрели куда-то вверх, в сторону смальтовых воинов в железных доспехах, с копьями в три человеческих роста, откуда все это и донеслось. Страх пронесся над толпой, захватывая нас. Во мне жило много образов моего московского метро, но сейчас, отвыкнув от него за месяц безмятежного отдыха и очутившись в запуганной насмерть толпе, я вдруг понял, что никогда так и не узнаю всех его ликов: мог ли я предположить в самом диком воображении, что метро может стать в одночасье самой большой тюрьмой.

Приказал ли ГКЧП запереть нас всех на засовы, предусмотренные на случай ядерной атаки, или гражданская оборона, пользуясь моментом, решила отработать сценарий, максимально приближенный к боевым условиям, или милиция и впрямь решила разом всех нас арестовать и просеивать следом по одному — как бы то ни было, но растерянности страха не мог развеять ни гарцующий на белом коне мой славный предок Александр Невский, ни извечно машущий фуражкой лысый и картавый Ленин.

В конце концов нас всех увезли поездами в темноту, и станция за нами осталась пустой.

Следующий день я провел у Белого дома. Не то чтобы воевал за демократию — кто бы мне дал заниматься этим? — просто смотрел на все, что происходило там, на площади. Знаете, господа, а ведь Пушкин с его обостренным пустынным нюхом был ой как прав: русский дух и вправду пахнет! Я не участвовал в Октябрьской революции, но подозреваю, что ее запах мне знаком, он витал в тот день и над площадью перед Белым домом, где кто-то тащил урну на баррикаду, кто-то кричал: «Леха, давай, подгоняй грузовик — столб своротим!», кто-то готовил трибуну пламенному Ельцину. А этот дух, остро отдающий водочным угаром и мочой, быстрее всяких приказов заполнил площадь, на которую все стекался и стекался вольный и вольнолюбивый народ.

Там, на Калининском мосту, я встретил и Назара, сменившего по новым временам свою серую ментовскую форму на длинный, чуть ли не до пят, плащ предпринимателя — теперь он занимался недвижимостью на Арбате, перепродавая то, что раньше предназначалось на снос.

Я вернулся с ним на площадь, где уже кидал свою речь пламенный Ельцин. Где-то на ее середине Назар вдруг взглянул на свои «Ролексы» и сказал, что ему нужно срочно ехать на «Проспект Мира» на деловую встречу. «Поехали со мной! — предложил он. — Будешь учиться предпринимательству!»

Оставив вольные запахи путча за спиной, мы приехали на «Проспект Мира» и, нырнув в арку одного из лицевых домов, оказались во дворике с несколькими домами попроще. Здесь ни путчем, ни демократической революцией не отдавало, здесь стоял запах гари, замешенный на оседающих выхлопных газах, да робкая свежесть московских дворовых деревьев. Назар отыскал нужный ему подъезд, мы вошли в громоздкий железный лифт, неожиданно плавно поднялись на нужный этаж и оказались у железной двери с глазком.