Николай Веревочкин - Человек без имени

Мирофана напугало неухоженное лицо бродяги, полное покоя и умиротворения. Такие лица бывают у спящих детей и покойников.

— Дышит, но без сознания, — успокоила его Светлана Петровна. — Кажется, перелом. Надо срочно отвезти его в больницу.

— Он же мне всю машину перепачкает, — проворчал Удищев.

Но проворчал тихо.

— Нет у нас свободных коек, — развел руками худой хирург с впалыми глазами и дернул щекой. — И гипса нет. И марли нет. И шприцев нет.

— А что у вас есть? — весело возмутился Удищев.

— Ничего у нас нет. Кроме профессионального долга, конечно.

— Хорошее дело! — удивился Удищев. — Доперестраивались!

— Дело хорошее, — согласился врач, — время хреновое. Так что чем смогли — помогли. Забирайте своего больного.

— А может быть, где-нибудь в коридоре, на раскладушке, — торговался Мирофан.

— Даже на потолке все занято, — сухо отрезал хирург. — Больница переполнена. Мы даже с черепно-мозговыми травмами не всех госпитализируем. Да вы не волнуйтесь. Ничего страшного с вашим больным не произошло. Ссадины, ушибы, сотрясение. Недельку-другую отлежится — будет как новенький.

— Куда я его дену? — вслух подумал Удищев.

— Это ваши проблемы, — отстраненно пожал плечами врач, поднимаясь с ветхого стула. Щека у него продолжала дергаться.

Шепча под нос обидные для здравоохранения и в целом для правительства слова, Мирофан Удищев вышел вон из кабинета, с силой хлопнув обитой дерматином дверью, на которой была приклеена пластырем табличка: «Врачи цветами не питаются».

— Ну, что сказал доктор? — спросила жена.

— И почему я такой невезучий? Не зря говорят: кого Бог любит, того и наказывает, — пожаловался на судьбу Удищев. — Мест у них, видишь ли, нету. Тоже мне больница. Хуже гостиницы.

Взяв супругу за локоть, он решительно повлек ее к выходу, разъясняя ситуацию:

— Все, что от нас зависело, мы сделали. Пусть теперь сами с ним разбираются. Не выбросят же они его на улицу. А выбросят — это их проблемы.

— Что ты говоришь, Мит! Как можно? — пожурила мужа Светлана Петровна, освобождая локоть. — Нельзя бросать человека в беде.

— Святая ты баба, Светка. Тебе бы только монастырем заведовать, — расстроился Удищев. — Куда мы его денем?

— Отвезем его на виллу.

— Ты думаешь, что говоришь? Первого попавшего под колеса бродягу — на виллу? Там, между прочим, произведения искусства. Не говоря уже о японском телевизоре, финских холодильниках и немецком гарнитуре. И где ты увидела человека? Посмотри на его лохмотья. У него, поди, вшей, как независимости в стране.

— Как хочешь, Мит, но мы не можем бросить человека, пострадавшего по нашей вине.

— Вот детсад! — яростно удивился скромной непреклонности жены Мирофан.

Так вместо картошки и лука художник Удищев привез в загородный дом неизвестного бродяжку.

Безымянный бомж проснулся в белом, мягком облаке и подумал, что он в раю.

Рай был оклеен обоями в мелкую клеточку и увешан картинами в тяжелых рамах.

Рай раскачивался и гудел надтреснутым колоколом. Гул был ровным, нескончаемым. И странно было видеть абсолютную неподвижность висящих на раскачивающихся стенах картин.

Бомж с трудом сел и с удивлением уставился на собственные ноги, выглядывающие из облака. Худые, в меру волосатые, с расплющенными тесной обувью пальцами. Ноги как ноги. Просто он давно не видел их такими чистыми. Они показались ему несоразмерно большими и чужими. К тому же и непослушными.

Человек без имени попытался вспомнить, как он попал в это великолепие.

Ничего не вспоминалось. Думать было больно.

Преодолев головокружение, он спустил ноги с кровати. На полу стояли новенькие, в такую же клеточку, как и обои, тапочки, но человек постеснялся их обуть.

Держась за стенку, он дошел до двери и осторожно открыл ее. Дверь вела в пустой холл. Зеленый, как стриженый газон, палас. Диван и кресла, покрытые белыми в черных пятнах шкурами. Пятиярусная хрустальная люстра. Книжные шкафы. Телевизор с таким большим экраном, что вначале бомж принял его за затемненное окно.

Портрет красивой женщины в полный рост на фоне заиндевелых деревьев. От деревьев, дорогой шубы веяло холодом, и только глаза женщины излучали тепло.

Женщина смотрела на человека без имени с состраданием и нежностью. Он застеснялся и отвел глаза.

Окно. Почти во всю стену. И в этом окне, как бы обрамленная мореной рамой, дорогой картиной смотрелась величественная гора, увенчанная белоснежным пиком.