Николай Веревочкин - Место сбора при землетрясении

Вся троица была настолько любезна, что знаменитая скрипачка, уверявшая Кукушечкина, что ни разу в жизни никому не доверила прикоснуться к своему еще более знаменитому инструменту, стоившему сумасшедшие деньги, позволила Дреме донести скрипку до машины.

Правда, после нескольких знаменитых женщин чередой повалили неизвестные личности, которых Сундукевич из-за чрезмерного пристрастия к косметике и бижутерии называл новогодними елками, а Кукушечкин — тыквами и клонами. «О чем писать, — сокрушался он, любезно проводив очередную героиню и расшаркавшись, — у них же биографии отпечатаны под копирку». Это были деловые, богатые тетки. После ускорения и перестройки они лишились любимой работы. Продали дом, дачу и машину, а на вырученные деньги открыли свое дело. После нескольких лет, в течение которых они экономили даже на косметике и спали не более двух часов в сутки, пришел успех. Устроив свою жизнь, жизнь родных и близких, они занялись благотворительностью. Жизни этих замечательных ангелоподобных благотворительниц своей массовостью опровергали измышления Маркса о злодейском характере первоначального накопления капитала, прибавочной стоимости и хищническом нутре буржуазии.

А потом вся в белом и пушистом пришла она.

Ее можно было бы изобразить царевной-лебедем.

Если бы не возраст.

В этом возрасте в лицах и характерах женщин неприятно проступают мужские черты. У нее был акулий рот, придававший лицу выражение мрачного высокомерия.

Скорее всего, изобразить ее стоило снежной королевой.

Надменная красавица. Правда, от красоты мало что сохранилось. Но надменность осталась.

— Ну, что, Кукушечкин, будешь брать интервью, — спросила она, позволяя оробевшему Дреме снять с себя шубку.

— Да я о тебе и так все знаю, — крайне нелюбезно отвечал Кукушечкин.

— Ой ли? Составишь бумагу — покажешь. А то знаю я тебя.

— Разбежался. Обойдешься.

— Покажешь, куда денешься.

— Может быть, сама о себе напишешь?

— Зачем мне у тебя отнимать кусок черствого хлеба? Напишешь ты. И напишешь как надо.

— Как жизнь?

— С тех пор, как рассталась с тобой, — прекрасно.

— Завидую твоему мужу.

— Слава богу, у меня нет мужа.

— Именно поэтому я ему и завидую. Надо ли полагать, что всем довольна?

— Полагай, полагай. А ты, смотрю, все в том же костюмчике. Бедствуешь?

— Знаешь, о чем я жалею? Только об одном. Ну, почему я не выкупил у тебя свою фамилию.

— Что же ты пожадничал?

— Пожадничал? Для тебя сто рублей не деньги? В свое время сто рублей были большие деньги.

— Сто рублей! Предложил бы хотя бы пятьсот.

— Ловлю на слове.

— Сейчас у тебя денег не наберется и на одну букву. Сейчас я тебе могу купить любую фамилию у кого угодно. Вместе с псевдонимом.

— Купи! — с охотой откликнулся Кукушечкин.

— А мне это нужно? Мне повезло: кто тебя знает?

— Знаешь, в чем тебе повезло? Ты — бездарность. Ты чего дергаешься, Дима? Сиди, рисуй. В туалет тебе надо. Потерпишь.

— А ты — одаренность? Ну-ну. Продолжай. Рисуйте, Дима, рисуйте. И как же мне повезло?

— Быть талантом в наше время — беда. Талант не бросит свое дело, даже если ему не платят. А человеку бездарному, что терять? Вот он и уходит в бизнес, в политику, делает карьеру, зарабатывает деньги. Его ничего не связывает. Зачем Дреме делаться чиновником, если он в три секунды может набросать твой портрет, раскрыть, что ты за вещь в себе? Не дергайся, Дима, рисуй.

— Ну, конечно, Леонардо да Винчи, — она поднялась, всколыхнув волну тонких иноземных запахов и зайдя за спину Дреме, заглянула в блокнот. — А почему нос такой длинный? Неужели такой длинный?

— Ничего не длинный, — приподнявшись, в свою очередь заглянул в блокнот Кукушечкин, — он тебе польстил. Нарисуй длиннее.

— Это шарж, — объяснил, краснея, Дрема. — Шарж потому и шарж, что черты слегка шаржируются. Он будет стоять рядом с Вашим портретом кисти великого Сундукевича, так что ничего страшного.

— Нет, ты уж будь так любезен, нарисуй нос покороче.

— Хорошо, — сказал Дрема с угрюмым равнодушием.

А Кукушечкин обиделся:

— Ты несправедлива. Он и так в два раза короче, чем на самом деле, нарисовал. Сундукевич обидится: на шарже будешь выглядеть симпатичнее, чем на снимке.

— Не твоя забота. Расскажи лучше про свои успехи. Все в «Дребездени» сияешь? Твою «Дребездень» только по приговору суда можно читать. Не многого же ты достиг. И дело, поверь, не в твоем мифическом таланте. Ты раздолбай, Кукушечкин, вот в чем дело. Ну, что ты такого замечательного сделал в своей жизни? Устроил пьянку на «Авроре»? Проскакал по жизни рыжим клоуном на кочерге? Если бы ты знал, как я рада, что избавилась от тебя вовремя!