Георгий Гратт - Скажи мне, мама, до...

— Подумаешь, личность! Было бы чего подавлять, — отмахнулся старик. — Любое государство подавляет личность: одно — больше, другое — меньше. И потом, разве тебе нравится нынешний бардак? Все эти бомжи, геи, проститутки… Прикажешь терпеть эту шваль? Мир не дорос до свободы, мой мальчик. Он еще только лижет ее молочко.

— А вы, значит, хотите поставить всех в строй?

— Ну, зачем же так сразу? И почему всех? Только достойных. Нужна же хоть какая-то социальная сегрегация. Без крематориев, разумеется, без лагерей. А прочее быдло туда, — махнул он, — за сто первый километр. Пускай там нюхают свои портянки.

Голованов как-то натянуто усмехнулся:

— А разве такой темы еще не было? Помнится, еще дед с батей спорили. Сойдутся за телевизором — и давай фигней страдать. Сталин, Брежнев и прочая хрень.

— Брежнев, Сталин, — передразнил старик. — Не вижу ничего общего. Ты слышал звон, а сути не знаешь. Сталин в кулак страну сжал — ни одна сволочь не пикнет! А Леня мямлей был и слабаком, все просрал, что до него нажили! Правда, перед тем еще Кукурузник постарался — шут гороховый. За Америкой погнались, видишь ли.

— Дед говорил, Сталин под себя страну строил, — вставил Голованов.

— Да у тебя не дед, а философ прямо! — рассмеялся Кощей. — А в придачу еще и шутник! Где же он видывал, чтобы страну под другого лепили?

— Да ту же Америку взять: как написали один раз конституцию, так и не трогают — на все времена.

— Подумаешь, Америка! — недовольно перебил старик. — Да она вообще с краю, с другой стороны шарика, там все навыворот. Кто под нами вверх ногами? — хмыкнул он. — У нас не Америка, нам их свобода ни к чему.

— А нас об этом спросили?

— Еще бы! И не дважды ли, кстати? В семнадцатом и в девяносто первом. И многие ли на нее покусились? Так-то, мой мальчик, так-то! — старик даже крякнул, явно наслаждаясь собственным превосходством. — И потом всему на свете свой срок. Есть время демократий и время диктатур, и нынче как раз такая пора. Подожди немного и ты увидишь, как демократия сожрет твою хваленую Америку и не подавится, а после примется за всю прочую Европу. И глазом моргнуть не успеешь, как благодарные граждане будут кричать «Хайль!» новому Цезарю, или Гитлеру, или Сталину — какая разница, как его будут называть.

— А причина? Я не вижу причины, — все еще пытался возражать Голованов.

— Причина? — хмыкнул старик. — Да хоть те же негры и иммигранты. Живут себе на пособие и не хотят заниматься грязной работой. Зато хотят носить белые воротнички и стричь купоны где-нибудь на Уолл-стрит. Вот тебе и причина.

— Это проблема? — пожал плечами Голованов. — Получай образование — и работай.

— А они не хотят, понимаешь? Не хотят они твоего долбаного образования! Им надо все и сразу! — чуть ли не на крик сорвался Кощей. — Попробуй-ка объяснить дураку, что он дурак!

Кощей был по-своему прав, и Голованов невольно задумался. Вообще-то подобные споры не входили в его планы, но в разговорах со стариком глупо было придерживаться каких-либо планов — темы бесед возникали совершенно непредсказуемо.

Пауза затягивалась, и Кощей насторожился.

— У тебя какие-то сомнения, дружок? — осторожно поинтересовался он.

— Да все не могу понять, чем же вам не угодило это старичье? Черта ли за ними гоняться?

— Тебе это надо? — сверкнул на него Кощей. — Делай свое дело да получай бабки. — Но, поразмыслив, унял свою неожиданно вспыхнувшую злобу, добавил: — Жаль, конечно, но они не вписываются в современную концепцию. Они жили с другой идеей, мой мальчик.

Все случилось как в каком-то кошмарном сне или в кино, так, что Николай Иванович не сразу решился во все это поверить. Он как раз выходил из своего нежданно опустевшего дачного домика, теряясь в догадках, куда же это подевался Алик со своими друзьями, даже записки не оставив на прощанье, как словно из-под земли выросли люди в камуфляже и масках. Его ударили, скрутили, накинули на голову мешок и поволокли, сунув на сиденье урчавшей неподалеку машины.

— Одного поймали! — услыхал он первые слова кого-то из своих похитителей и в хрипе и треске рации скорее угадал, чем расслышал ответ:

— Отлично! Этого сюда, а Зотов со своими — на месте!

Машина дернулась, поползла по дачному бездорожью, проваливаясь, раскачиваясь с боку на бок, и Николай Иванович впервые осознал, что сам он теперь в наручниках и словно в тисках зажат меж двух бугаев на заднем сиденье. В голове крутились обрывки мыслей: «За что?» и «Почему я?», но доминантой среди них звучало: «А где же Алик? Неужели его тоже взяли?» Но ведь сказали же, что поймали одного, так, может, Алику удалось скрыться? И посреди этого отчаяния будто молотом по железу стучало и оттого гналось прочь нелепое и потому особенно навязчивое сомнение: «Неужто Женька? Ну, не гад же он, в самом-то деле!».