Тьерри Коэн - Она так долго снилась мне...

— Одному писателю.

— Писатель? А что за писатель?

— Я тебе о нем рассказывала, Рафаэль Скали. Мы обменялись несколькими письмами, и то, что он написал мне, меня взволновало.

— Погоди, я пропустила первые серии… — Она подалась вперед, вглядываясь в меня. — С каких пор ты переписываешься с этим типом?

Тогда я рассказала ей начало истории: свое письмо, его ответ, мои терзания и разочарования.

— Короче, все это позволило тебе понять, что ты все еще надеешься на встречу с прекрасным принцем.

— Ну да, а я думала, у меня уже иммунитет.

— Ох, гениально! Сбой в системе! Ну, значит, еще не все потеряно. Но скажу тебе по совести: надо тебе все-таки отказаться от этой мысли.

— Вот как? Но ты же всегда призывала меня верить в это!

— Нужно отказаться от мысли встретить мужчину всей своей жизни в том романтическом понимании, которое у нас было, когда мы были молоды, красивы и тупы как пробки. Мы обе изменились. Ты стала чуть менее молодой и красивой, я чуть менее тупой.

— То есть ты советуешь вестись на кого попало?

— Нет, просто перестань искать идеального мужчину. Все наши проблемы от этих романтических бредней, которые нам вбивают в головы с самого раннего детства. Прекрасных принцев не существует. Последнего отхватила Золушка.

— Значит, по-твоему, любовь — иллюзия?

— Да, по крайней мере, та, в которую мы верили, когда были девчонками. Другими словами, я больше не верю в предначертанную свыше встречу, за которой следует любовь до гроба. Я ставлю на внезапно нарисовавшегося кандидата и отношения с ограниченным сроком действия и возможностью продления…

— Твои выводы довольно неутешительны…

— Ладно, — она скорчила гримаску, — до последнего времени у меня все было сугубо временное…

— А у меня и вовсе ничего…

— Но ответь мне честно: ты что, действительно влюбилась в этого писателя?

— Нет. Его роман меня поразил, и не только содержанием и стилем, но и тем, что позволил мне убедиться, что есть мужчины, еще способные так говорить о женщинах.

— Одним словом, влюбилась.

— Нет! — вскричала я. — Разве можно влюбиться в человека, которого ты никогда не видела и ничего о нем не знаешь? Мне просто хотелось с ним познакомиться, узнать, это что за личность такая, что сумела перевернуть вверх тормашками все мои представления. А мне к тому же сказали, что он не хочет больше писать, что он больше в себя не верит… Ну, и мне захотелось его приободрить, помочь ему обрести веру в себя, в свой талант… и, кто знает, может, и уговорить снова взяться за перо.

— Врачевательница израненных душ… остаешься сестрой милосердия до конца, — пошутила она.

— Да ладно тебе! Я только и умею провожать на тот свет, а вылечить никого не могу.

Я ждал ответа, который бы позволил мне узнать, не ошибся ли я, не разочарована ли она моими предыдущими посланиями, хотя бы прочитала ли их, но ответа не было. Мсье Гилель охотно согласился, чтобы я поработал по вторникам с утра, и на следующей неделе я, снедаемый беспокойством, поджидал Лиор, но она не пришла ни в этот вторник, ни в следующий.

Я переходил от удивления к нетерпению, от надежды к глубочайшему отчаянию. Каждый рождающийся день нес в себе обещание, но к вечеру надежда угасала. Время делало свое дело: оптимизм иссякал, силы таяли. Я чувствовал себя полным идиотом. Вспоминал слова, что написал ей, и с каждым разом они казались все более выспренними и претенциозными.

Как я мог надеяться, что когда-нибудь буду что-то для нее значить? Как я мог поверить, что мой роман для нее так важен? Как я мог писать такие напыщенные письма? И как отныне я смогу жить без надежды когда-либо ее увидеть?

Конечно, я мог бы ей написать, предложить ей свидание, все объяснить, признаться в любви. Но ее молчание и ее исчезновение говорили о том, что я ей не интересен.

Я целыми днями ничего не делал. Не читал, не гулял, не отвечал на звонки, не общался с друзьями. Целыми часами, забывшись, сидел в своей комнате и боялся пошевелиться, словно любое движение могло причинить боль. На работу я ходил безо всякого удовольствия, просто чтобы не подводить мсье Гилеля.

Между тем моя финансовая ситуация ухудшалась. Пришел судебный пристав, принес предписание об оплате. Я отдал ему все деньги, какие были на руках, чтобы оттянуть время. Но, по правде говоря, мне было на все наплевать. Реальность имела надо мной все меньше и меньше власти. Был ли я в самом начале депрессии, которая постепенно изолирует вас посреди повседневности и тогда тоска с тревогой могут грызть вас, как хотят и сколько хотят? Если от друзей мне еще удавалось скрыть свое состояние, поскольку мы встречались редко и нерегулярно, то мсье Гилель с каждым днем беспокоился все сильнее. Беспокойство его, скромное и сдержанное, выражалось в исключительной предупредительности.