Джеймс Олдридж - Горы и оружие

Минут пять они с Эндрю молча шли по панели Елисейских полей. У площади Согласия свернули к Сене, и Мак-Грегор спросил сына, возвратилась ли уже с Ривьеры Кэти.

— Да. Мама звонила, когда я был у мадам Марго. Она не спит, ждет тебя, — ответил Эндрю.

Было около двух часов ночи; Мак-Грегор глядел, как извилисто темнеет кромка синей реки в недужном ртутном свете, в бетонных тенях. Но вода взблескивает, зыблется, как листва прикаспийских ив. И словно о том же напомнила река и Эндрю.

— Я уже принял решение, — сказал он отцу. — Решил вернуться домой.

— В Лондон?

— Нет. В Иран.

— А за каким чертом тебе возвращаться туда?

— Определенно еще не знаю, — ответил Эндрю. — Но больше не хочу оставаться в Европе.

Пауза, только шаги звучат, как отходная всем минутам, часам, годам жизни Мак-Грегора.

— И что же ты намерен делать в Иране?

— Рассчитываю поступить в Тегеранский университет.

— Возможно, и поступишь. Но это неразумно, Энди. Попросту глупо даже.

Перешли пасмурный мост и теперь, на асфальте бульвара, пошли в ногу.

— И все же я решился. Я теперь убежден, что я не европеец. Я и в Англии уже так думал, а во Франции лишь сильней убедился. А стоит мне пожить дольше в Париже, и я вообще студентом не захочу быть…

— Подожди минуту… — Мак-Грегор сел на скамейку. Сыровата, но надо же еще до прихода домой разубедить сына. — Это совершенно на тебя не похоже. Ты с чьего-то голоса говоришь.

— С твоего, — сказал Эндрю. — Ты единственный, кто в самом деле на меня повлиял.

— Мне не до парадоксов. Объясни толком свои мотивы.

— Я не желаю стать профессиональным политиком. Вот и все. Ты тоже в свое время не пожелал.

— Но зачем из-за этого уезжать из Европы? Да и Оксфорд зачем бросать?

— Мне и Оксфорд опротивел, и Европа. Дайте мне изучать что-нибудь совсем другое в Иране — там проблемы подлинны и ясны. А потом, если придется, вступлю в борьбу, как ты, — не ради себя, а ради того, за что действительно надо бороться. Кому нужны все эти individuality и volonte (индивидуальность, воля (франц.))?

— Так, так, — сказал осторожно Мак-Грегор, понимая уже, что Эндрю не разубедить сейчас. — Но тебе придется гораздо четче определить свою образовательную цель в Иране, а без этого и не мечтай о моем согласии.

— Я могу специализироваться по персидскому языку и по иранской истории, — сказал Эндрю. — Цель достаточно четкая, верно?

— Мама и слышать об этом не захочет. Она намерена порвать раз и навсегда все связи нашей семьи с Ираном.

— И ты сам тоже намерен порвать?

Мак-Грегор почувствовал, как у него не спеша отнимают все укромные уголки умолчаний — его всегдашние и верные прибежища.

— Всем нам время уже возвратиться в Европу — здесь наше место, — сказал он вставая.

— Допустим, Сеси здесь и в самом деле место. И маме. Но не мне и не тебе, — возразил Эндрю, шагая рядом с отцом.

— Все, что ты говоришь, настолько полно противоречий, что почти лишено убедительности, — сказал Мак-Грегор.

— А бывают ли мои, твои или чьи-либо действия свободны от противоречий? — ответил сын спокойно, рассудительно, неоспоримо. — Приведи мне хоть один пример.

— Пусть так, — сказал Мак-Грегор. — Но это в данном случае не довод.

Они уже подошли к дому и с минуту глядели на обезображенные кислотой ворота.

— Я думаю над тем, что ты сказал мне, — невесело проговорил Мак-Грегор. — А сейчас мне самому необходимо съездить в Иран, и ты не предпринимай ничего до моего возвращения оттуда. Хоть это обещай мне.

Эндрю помолчал.

— Ладно, — сказал он.

— И не говори маме ни о своем решении, ни о моей поездке в Иран. Я сам все объясню ей.

— Не беспокойся. Я понимаю, — сказал Эндрю, от природы склонный помочь всякому в беде — будь то случайный встречный на вокзале или подбитый голубь, трепыхающийся в уличной канаве.

Наверху Кэти, сидя в постели, занята была писаньем письма, хотя время близилось уже к трем часам ночи. В свете настольной лампы пышная французская мебель ложилась округлыми грузными тенями на стены, лица, портьеры. Вид у Кэти был устало-напряженный, точно она решила и сейчас не делать себе скидки на изнурительность дня.

— Почему ты так поздно? — спросила Кэти.

— Ездил с Жизи в Пор-Рояль, а от Жизи с Эндрю шли пешком.

— Я ведь отправила за тобой машину Мозеля.

— Я предпочел пешком, — ответил Мак-Грегор, поняв, что Эндрю сам догадался отослать машину.

Она глядела, как он молча раздевается.

— Ты и не спросишь, почему я летала с Ги Мозелем в Канн.