Джеймс Олдридж - Горы и оружие

— Нет. У меня не так совесть устроена. По-моему, я августинка — по существу, и сам Янсен был августинцем. Но не в этом дело, а в том, что Мария-Анжелика до конца была с ними. До конца пеклась о пор-рояльских доблестных мужах; hommes de valeur — так их называли. В их числе был Паскаль. По настоянию иезуитов король сжег Пор-Рояль дотла, сровнял с землей. Но аббатиса до конца была верна им.

Невидимый монастырь молчал. Откуда-то из придорожного кафе или гостиницы доносилась поп-музыка — но шла поверху, не касаясь. А здесь, в отдалении от мира, Жизи отчаянно пыталась раскрыть свою душу Мак-Грегору.

— Живи я в семнадцатом веке, — говорила она, — я наверняка была бы здесь монахиней. Ни к какому другому месту во Франции я не тянусь так сердцем. Я ведь всегда в душе была монахиней. А может, и пуританкой, еретичкой к тому же. Не сбивчиво я говорю? Вы понимаете?

— Да, — сказал он, чувствуя, что в самом деле понимает. Взял ее под руку, и они вышли из квадрата лип по аллее, обсаженной шиповником, пахучим и неразличимым в темноте.

— Вы в моей жизни первый человек, которого я понимаю, — говорила Жизи. — Я знаю, что вы думаете и что чувствуете. Без слов знаю. Но сама я даже для себя — горестная загадка. Ги говорит — горе в моей отчужденности. А разгадки тому никто никогда не доискивался. Но знаю, если бы вы захотели, вы доискались бы. Я знаю.

И сам Мак-Грегор знал, что смог бы доискаться, ибо ощущал в себе всю жизнь сходную замкнутость. Сходную разительно, даже тревожно. Но разительная была и глубина непонимания, окружавшего эту женщину.

— Возможно, вы и правы, Жизи, — грустно сказал он. — Но все равно я не смог бы помочь вам.

— Ну и пусть, — отмахнулась она. — У каждого есть свое тайное и мучащее — и у вас, и у меня. Но разница в том, что вы живете, действуете, а моя жизнь тратится глупо и попусту. Должно быть, я теперь одно лишь и могу — сорвать весь этот красивый покров. Вот так!.. — свирепо отбросила она волосы со лба. — А что еще могу — не знаю. Одна я не способна. Стара уже, наверное. Только и способна, что разрушить свою оболочку. А затем… — Жизи спокойно пожала плечами, как спокойно заравнивает озеро ветровые рытвины. — Затем наблюдать за вами — и ждать…

Она не стала длить попыток близости и объяснений, и лишь на обратном пути, на Западной автостраде, Мак-Грегор отдал себе отчет в том, что начисто забыл о Кэти. Жизи сумела так обезболить раны и обиды, что в памяти померк даже неожиданный и непонятный отъезд в Канн. И стоит ли ломать голову над его причиной?

— Затормозите на минуту, — попросил он.

Она свернула на зеленую обочину. Он стал мысленно подбирать слова; она ждала.

— Мне нужно ехать, — начал он по-французски. — Вернуться…

— Не надо. Пожалуйста, не продолжайте. Раз уезжаете, то не хочу и знать, куда и зачем, потому что там вас ждет опасность и я не хочу терзаться бессильно.

— Я это к тому лишь, что поздно в моем возрасте зачеркивать жизнь и начинать снова.

— Быть может, Кэти зачеркнет за вас.

— Даже и тогда я ничего не смогу изменить, Жизи. Поздно. Начни я перестраивать себя заново — и тут же весь рухну, попросту распадусь на куски. Я могу лишь, не мудрствуя лукаво, сохранять себя таким, каков я есть. Может быть, я слишком безнадежно нацелен на одно. Не знаю. Но, по-моему, какую-то верность надо хранить, а иначе о чем вообще хлопотать? Что останется в жизни?

— То, что вы прибегаете к разъяснениям, означает, что вы сомневаетесь, — прозвучал сердито-ласковый французский говорок Жизи. — И сомневаетесь не в себе, а в Кэти.

— Мне просто хочется положить конец чему-то, что еще не началось. И не хочется уезжать от вас не объяснив.

— Вы опоздали. Уже началось. И к тому же у меня ваша черта, — продолжала она, перейдя на английский. — Я могу ждать, и ждать, и ждать!

— Но ждать-то незачем и нечего. Поверьте мне, Жизи.

— Не знаете вы, в чем женская сила и слабость. Я гораздо сильней Кэти, потому что не хочу ничего. Решительно ничего. Я только буду наблюдать и ждать.

— Но ведь бесполезно.

— Nous verrons (посмотрим (франц.)), — сказала она и тронула машину с места.

Дома у Жизи, на кухне, их сонливо дожидался Эндрю. Жизи хотела накормить его, но оказалось, что он уже взял себе из холодильника цыпленка и помидор. А посуду после себя вымыл и убрал. За это Жизи поцеловала его в щеку.

— Аккуратный английский мальчик! — похвалила она.

Внизу у двери она задержала на момент Мак-Грегора (Эндрю уже вышел на улицу).

— Никому — даже Кэти — не давайте сломить ваш дух, — приказала она свирепым шепотом. — Навсегда запомните: «Крепость твоей жизни гибнет, только если дашь чужой руке ее разоружить». И это в самом деле сказал Эдмон Ростан.