Виктор Мартинович - Сфагнум

— Много есть?

— Ты рубай давай! — предложил колдун. — Я скажу, когда хватит.

Шульга набрал полный рот луковичек: ему показалось, что волокнистая масса высосет изо рта всю слюну, он даже запил водой из котелка. Вкус, который оставался на языке и небе после проглатывания, легко было распознать, но сложно идентифицировать. Понять, что он напоминает, было так же сложно, как разобраться из каких точно компонентов (тмин, кориандр, кора, лимонник, имбирь, зерна горчицы) состоит сложная индийская приправа. Но, затолкав в рот новую порцию растений, Шульга выяснил для себя, что послевкусие больше всего напоминает клубнику. Было в этом определенное упрощение, — как упростить гору Монблан только до снежной шапки, ее украшающей. Но по-другому понять и объяснить вкус не представлялось возможным.

Шульга прислушался к своим ощущениям. Он не чувствовал даже толики того волшебства, которое сообщил восприятию бодрящий Степанов чай перед походом за звездами. Реальность оставалась равнодушной, холодной и непритягательной, как мглистое и сумрачное небо над головой.

— Скажите. А как так получилось, что вы на болото ушли? — поинтересовался Шульга, чтобы поддержать разговор и не молчать.

— Ну ты спросил! — ответил ему Степан, который сидел напротив него, делал вид, что следит за костром, но стрелял время от времени быстрыми внимательными взглядами на Шульгу, как будто стараясь определить его состояние. — А как так получилось, что ты человек?

— Ну это как раз просто, — Шульга проглотил корешки и набрал пригоршню новых. — Мама меня родила, вот я и человек. Если б кузнечик меня родил — был бы кузнечиком.

— Ну. Если б так просто! Бывает, что кузнечик рождает кузнечика, а он — не кузнечик, а человек. Книжка была такая. У Франца Кафки. Или не про кузнечика, а про жужелицу, не помню. Но самое плохое — когда мама рождает человека, он живет как человек, на работу ходит как человек, а сам — кузнечик. Вот это самое худшее. Для окружающих кузнечика людей.

— А почему вас двое, Степан? — понизив голос до интимных интонаций, спросил Шульга.

— В глазах двоится? — хмыкнул колдун.

— Нет. Я про того, который в деревне. Настенин папа? — Шульга вдруг обнаружил, что не может проглотить сухое месиво, которое глотка протолкнула в пищевод, да там, между желудком и ртом, оно и застряло, выжимая из глаз слезы и заставляя кадык лихорадочно ходить вверх-вниз. Он покраснел, схватился за котелок.

— Думаю, клиент готов. Поскольку уже не лезет! — колдун хлопнул Шульгу по спине, и разжеванная масса быстро ушла из горла в живот. Тот понял, что на некоторые вопросы колдун ему не ответит никогда.

Топая к дереву, Шульга еще раз вслушался в свои ощущения, тщась определять хотя бы малое прикосновение «ключа»: искажение сознания, бьющую через край веселость, чрезмерную яркость оттенков, головокружение, появление внутри какого-то восхищенного и изобретательного другого, радостный лепет которого искажает не только реальность, но и того «тебя», кто эту реальность воспринимает. Но внутри было пусто, тихо и скучно, как в офисе, из которого вынесли всю мебель, подготовив к сдаче новому арендатору.

Подойдя к дубу, Шульга еще раз восхитился безмерной шириной его ствола: казалось, внутри мог спрятаться целый дом. Он погладил кору рукой — теплая, изрезанная морщинами, как кожа мудреца. Шульга присел, намереваясь подпрыгнуть и уцепиться за края дупла, но колдун прервал прыжок:

— Не прыгай. Не надо. Я подсажу.

Он подхватил Шульгу под мышки и медленно поднял наверх, так что Шульга почувствовал себя кошкой, которую хозяин подсаживает на подоконник. Оказавшись наверху, он ощупал вход: дупло было широким и как будто бездонным. Он спустил ноги в его колодец, уперся носками в стенки и начал медленно опускаться, находя внутри уступы и порожки на ощупь, как скалолаз. Здесь было душно и клаустрофобично. Резко пахло дубовой корой, но не было той затхлости, которую ощущаешь, спускаясь в подземелье, сделанное из неживых кирпичей. Это напоминало ночную прогулку через ельник: точно так же ничего не видно и есть возможность выбить себе глаз не видимой в темноте веткой. Спустившись настолько низко, что голова уже была скрыта темнотой, он поинтересовался:

— А что дальше?

— Вниз ползи, — отозвался Колдун напряженным голосом. — И не разговаривай.

Шульга обнаружил, что в рот, когда он спрашивал, набралось паутины. Он попробовал сплюнуть, но гортань была пересохшей, и избавиться от паутины не удалось. Тогда, закрепив положение в идущей вниз «трубы» упором на колено, он отпустил державшуюся за край дупла руку и поднес ладонь ко рту, чтобы достать паутину. И достал, и растер ее по тыльной стороне ладони, как вдруг колено поехало вниз, а носок сорвался с ненадежного уступа, найденного на шероховатых стенках дерева. Тело резко ушло вниз, причем полет успел продлится как будто три, пять метров, и Шульге хватило времени подумать, что сейчас он упадет на камни и сломает ноги, руки, позвоночник, и его невозможно будет вытащить. Но тут ощущения тесноты, тьмы, жары, падения растаяли, а вслед за ними исчезло и дупло, в котором барахтался Шульга, и дерево, в котором располагалось дупло, и болото, на котором стояло дерево. После этого совершенно исчез и сам Шульга, так что удивляться стало некому.