Анастасия Соболевская - Грета за стеной

Мартина застрелил тот парень, что в прошлом апреле обстреливал полицейские участки — решил отметить годовщину Шальная пуля прошла сквозь стеклянные входные двери участка и попала Мартину в сердце. Он даже не понял, что случилось. Не мучился. Преступника схватили. Сейчас он сидел в камере предварительного заключения и не понимал, как получилось, что его догнали.

На мать Мартина было страшно смотреть. Подойти еще страшнее. Грета не знала, стоит ли к ней подходить. Что она ей скажет? Она не знала, что ей делать с прядкой волос: оставить у себя, как напоминание и вечную память о близости, или положить Мартину в руку, когда подойдет ее время прощания, и отправить частицу себя навсегда в могилу? Когда отпели погребальную мессу и пришедшие, семья, друзья и коллеги, скорбной чередой потянулись к гробу, Грета встала в самый конец очереди. Когда подошел ее черед, решение пришло само собой. Мартин лежал в гробу совсем чужой. Его лицо казалось практически безмятежным, только слишком бледным для живого. Она в последний раз провела рукой по непокорным светлым кудрям и острым обжигающе холодным скулам.

— Прощай, — прошептала она.

Когда трое самых крепких парней, офицеров из участка, и Маркус Эггер несли гроб с телом друга к могиле, Грета старалась держаться в стороне. Ей казалось, что еще чуть-чуть, и она провалится в черную дыру, которая внезапно оказалась на том самом месте, где, как она думала, уже не болело. Пусто. Ей совсем не хотелось смотреть на то, как любимого опустят в землю, и он исчезнет навсегда. Стайка жемчужных скворцов, завсегдатаев приходских мест, сидели на ветке ясеня и наблюдали, как две вороны на дорожке жадно делили горбушку хлеба, стараясь выклевать друг другу глаза. К горлу подкатила тошнота.

— Ваш друг? — тихо поинтересовался голос сзади. Грета от неожиданности дернулась в сторону. За ее спиной стоял Тео Адлер.

— Да, — ответила она, пряча заплаканные глаза — Друг.

— Почему вы не идете с ними?

Грета помедлила с ответом.

— Я боюсь.

В одной руке Тео держал две белые розы. Второй он взял девушку за руку и прошел вместе с ней к процессии. Его рука была мягкой и теплой. Никто не заметил, как они догнали остальных. Маркус Эггер будто сына хоронил. Лота то и дело смахивала слезы платком, поник и Эдвин, который, казалось, так и не нашел общего языка с Мартином. Пока священник читал над гробом заупокойную, а два здоровенных работника кладбища забрасывали гроб землей, Адлер ни на секунду не отпускал руку Греты и будто согревал ее, заледеневшую от внутреннего мороза.

— Мне нужно идти, — сказал он, когда похороны закончились, и все начали расходиться.

Грета покосилась на принесенные им цветы.

— Примите мои соболезнования, — сказал он, положа руку ей на плечо.

— Спасибо.

Молча попрощавшись, он ушел в сторону старой части кладбища. Внезапно Грета поняла, кто была та женщина на картине.

Отъезд в Богров был назначен на следующий день после окончания летней сессии. Билет и распечатанную броню на номер в гостинице Адлер отдал Грете после факультатива, но Грета едва ли хотела куда-то ехать. Она хотела уснуть и больше не проснуться. Ее стена рухнула и погребла под собой свою испуганную хозяйку Иногда на занятиях она «засыпала» под гипнозом страшных мыслей, и пару раз Адлер будил ее, замечая, как кисть его любимой студентки замирает на холсте, или руки слишком усердно натачивают карандаши канцелярским ножом. Он никогда не отпускал ее с занятий раньше, напоминал, что скоро летняя развеска, а у Греты еще не готовы две работы, и заставлял ее трудиться больше и усерднее. Однажды она едва не разревелась прямо на его занятии, и он шепнул девушке, что ей нужно выйти. Грета настырно продолжала сидеть в своем излюбленном углу и, глотая слезы, пряталась за мольбертом, как за ширмой. Тео Адлер не остался к этому равнодушным. Он молча взял ее за локоток и аккуратно вывел в коридор.

— Продолжаем работать! — пресек он волну взволнованных шепотов — и вернулся к Грете. Он повел ее в ванную на первом этаже. С каждым шагом слезы катились по ее щекам все сильнее, обжигая кожу, пока уже в ванной комнате она не разразилась горьким плачем. Пока она плакала и умывалась холодной водой, Тео заботливо придерживал ее волосы, чтобы они не упали в раковину и не намокли. Потом он усадил ее за стол в кухне и налил чашку крепкого черного чаю.

— Пейте, я скоро приду, — и вернулся в мансарду Он предпочел бы остаться, но занятие еще не кончилось.