Анастасия Соболевская - Грета за стеной

— Я чувствую себя ужасно глупо.

— Грета, поймите, — Адлер обернулся к девушке, — Я мало к кому отношусь так же, как к вам. Хотите называть это особым отношением? Называйте. Симпатией? Называйте. Но никогда не смейте сомневаться во мне, слушая ту ерунду, которую шепчет вам ваша подруга!

Грета не знала, как он догадался, и ужаснулась, что подставила Сунниву под пушечный залп.

— Если вас это смущает, — продолжал Адлер, глядя на Грету в упор, — или пугает, хорошо, я отзову ваше место в галерее. Если для вас это принципиально, я готов смириться даже с поездкой…

— Я не…

Грета не знала, что хотела сказать.

— Что? Вы уже передумали?

Грета вытерла ладонью покрытое испариной лицо.

— Грета, — Адлер смелым движением повернул ее лицо к себе, — такой шанс, возможно, выпадает раз в жизни. Какого черта вы от него отмахиваетесь?

— Я испугалась.

— Чего?

— Я не знаю.

Он отпустил ее лицо.

— Когда-нибудь вы меня с ума сведете.

В ту минуту он так и думал. Его на самом деле покоробили ее подозрения, и он тут же начал судорожно цеплять из памяти моменты, когда он повел себя с Гретой неосторожно. Он, не кривя душой, считал себя ее другом. И искренне испытывал неподдельную гордость за то, что воспитал из нее свою лучшую ученицу. Он считал ее талантливой и интересной, и его глубоко обижало, что все его лучшие побуждения с легкой руки недалекой девицы приравняли к банальной погоне за юбкой. Он совершенно бескорыстно хотел лишь порадовать ее местами в галерее и поездкой, которые Грета, по его мнению, заслуживала, как никто другой, но теперь все его старания пошли прахом. Безусловно, она ему нравилась. За ум, за талант, за усердие. Но нравилась ли она ему как девушка? Если только чуть-чуть. Но он бы никогда не позволил себе ничего, что могло бы вызвать у Греты мысли о его непорядочности.

— Вы злитесь на меня? — Грета подняла на него глаза.

— Да, злюсь.

— Простите. Что мне сделать, чтобы загладить свою вину?

— Во-первых, перестать слушать чужие толки, а во-вторых, перестать самой нести всякую чушь.

— Я перестану, — обещала Грета.

— Благодарю.

Когда топор войны между преподавателем и ученицей был зарыт, Грета отправилась к отцу в участок, и как нутром чувствовала, что по закону подлости в кабинете отца обязательно наткнется на Мартина. Вина за то, что она его оттолкнула в его попытке попросить у нее прощения, напомнила о себе новым уколом, но трусливо уступила место обиде и злости, когда Грета увидела Мартина у кофемашины. Они не сказали друг другу ни слова. Грета первая отвела от него взгляд и зашла в отцовский кабинет.

Когда они уходили, Мартина она больше не видела. Будь она умнее и смелее, она бы бросилась обратно в участок, чтобы найти его, простить и попросить прощения, чтобы все было хорошо и по-новому, но она не сделала этого, развернулась и села в машину к отцу.

Будни тянулись своей чередой. Грета жила ожиданием открытия выставки и уже купила себе новое платье. Суннива до сих пор на нее дулась, но они уже начали понемногу разговаривать. Иногда она бывала просто невыносима, эта Суннива. Когда наступил день открытия, Сонни сама подошла к Грете, и они помирились. Грета дала подруге два пригласительных билета, для нее и Пауля, еще два она отдала маме и Свену, один — отцу. У нее оставался последний билет. Это был бы хороший повод наладить отношение с Мартином. Но она так и не собралась с духом ему позвонить.

Раньше Грета никогда не бывала на открытиях выставок, но побывав там один раз, пожалела, что теряла драгоценное время. Она подъехала к галерее с отцом. Адлер уже ждал ее в холле вместе с Марианной, распорядителем галереи, манерной брюнеткой в дорогих очках. Тео был одет в свой лучший костюм-тройку цвета темного серебра. Ярким акцентом служил винного оттенка шелковый галстук. Ради мероприятия он даже предпринял попытку укротить свои живописные локоны, но на субъективный взгляд Греты было даже лучше, что эта попытка ему не удалась. В его идеально ухоженном образе, как в акварели, всегда была уместна капля небрежности. Тео сразу понял, что мужчина, сопровождающий Грету, ее отец, и поспешил обменяться с ним рукопожатиями, а затем сделал Маркусу Эггеру комплимент по поводу его умницы-дочки. Спустя всего полминуты они уже о чем-то оживленно беседовали, предоставив Грету самой себе. Пока выставка официально не открылась, гости ожидали в холле, и Грета выискивала в толпе знакомые лица. Мало кто пришел сюда из академии, просто по причине того, что пригласительные билеты не попали в общий доступ, и потому на открытии не оказалось случайных людей. Грета ощущала себя одновременно и не в своей тарелке, и на своем месте среди персон, многих из которых раньше видела только по телевизору Странное чувство. Амбивалентное и приятное. Почти сразу она нашла Сонни и Пауля. Мама и Свен подошли позже — устраивали Каю с няней. За Гретой и Адлером хвостом ходил репортер из журнала о современном искусстве и сверкал яркой вспышкой. Когда работники галереи отворили двери в Зал с колоннами, нарядные посетители чинно приняли приглашение войти. Марианна почти сразу отняла Грету и Тео у публики, предоставив их на несколько минут в аренду репортерам и журналистам, и у Греты во рту пересохло, когда ей начали задавать вопросы о картинах и Адлере. Тео с достоинством защищал свою протеже от некорректных вопросов — было видно, что он умеет общаться с прессой, Грета же не жаловалась, что он перетягивает их внимание на себя, ей было вполне комфортно прятаться за его спиной. В центре зала, между третьей и четвертой колонной, накрыли шведский стол — в основном фрукты, бутерброды с икрой и шампанское. Работы Греты вызвали неподдельный интерес публики, заставляя автора краснеть — ее картины были слишком личными и далеко неидеальными, чтобы на них смотрели с открытым ртом и искали смысл, которого в них не было, а были только голые эмоции.