Хонин… Он, конечно, уйдет. В убийстве его никто обвинить не сможет. А наша ненависть для него — ничто. Уйдет на другую стройку… Уйдет… Все это уже далеко от меня. Но ведь там тоже люди, такие же, как я, как Аня, как все мы… Опять будут говорить о нем: парень видный, в работе аккуратен… Опять будет чьим-нибудь наставником… Нет, этого не должно быть!
Утром Оля спросила:
— Что ты думаешь делать?
__ Что-то надо делать…
— Охота тебе… Все равно ведь ничего не изменишь. Аня погибла…
Я вскочил. И впервые под моим взглядом Ольга опустила глаза.
— Извини… Я не хотела…
— Оля! Гад должен получить свое! Получить то, что заслужил. Ани нет… может быть, потому, что слишком много попустительства позволяет себе каждый из нас. Я тоже… Если бы я раньше действовал иначе, если бы Хонина раньше со стройки… Понимаешь? Может быть, и Аня…
— Как жаль, что я ее не видела.
— А ведь Аня старалась выяснить, откуда взялся пробитый чалочный канат, спрашивала, как попали за доски мои рукавицы. Я же не сказал ничего об этом даже на собрании. Действовал именно так, как сейчас советуешь ты…
— Мама говорит, что тебе надо уйти со стройки, чтобы забыть…
— Забыть? — Я посмотрел на Ольгу так, что она покраснела.
Забыть Аню? Уйти в сторонку, спрятаться в уголок?.. А ведь я прежде всего должен закончить то, что мы делали вместе с Аней. Я хочу жить так, как она.
Собрание проходило в необжитом еще, пахнущем краской заводском клубе.
Неуютно было от напряженного молчания. Олег Иванович смотрел на Беленького, ждал. А тот сидел у стены на корточках, молча разминал в пальцах папироску.
— Погоди курить, Михаил Афанасьевич. Доложи-ка лучше, как все было.
Я никак не ожидал, что к этому делу окажется причастен бульдозерист.
Беленький положил папироску обратно в кейку, встал:
— Б-б-было, — И надолго замолчал.
— Как все же вас угораздило? Да еще в начале рабочего дня?
— П-премия… — Беленький растерянно оглянулся на Хонина. — П-подвернулся вот он. Утром. Пойдем, говорит, отметим, пока они в с-снежки играют. Зажал ведь, говорит, премию-то. А я, жмот, что ли, какой? Сроду я не был жмотом!
Все посмотрели на Хонина. Тот лишь едва заметно усмехнулся. Но усмешка была судорожной, натянутой.
— Я сам-то и не пил, — продолжал Беленький. — А этот, — он показал кепкой на Спиридонова, — подвернулся нам под руку и в буфете п-перебрал маленько. Так с-своей головы у него, что ли, нету? Отчего я должен регулировать, сколько ему уп-п-потребить? А этот, — Беленький хмуро взглянул на Хонина, — два стакана молдавского вина выпил.
Хонин вскочил:
— Не был я пьяным! Врет Беленький! Я не пил!
Олег Иванович покачал головой:
— Держите себя в руках. В конце концов вы были не одни с Беленьким. С вами выпивал еще и бывший крановщик Спиридонов. Верно, Спиридонов?
Спиридонов суетливо вскочил, оглянулся на Хонина, глаза его забегали.
— Завязал я. Завязал… Утром солянку сборную ем. Непьющий я теперь человек! — По щеке Спиридонова медленно скатилась слеза.
Зал загудел. Послышались голоса:
— Да знаем мы его сборную солянку!
Олег Иванович помолчал. Я видел, каково давалось ему это внешнее спокойствие.
— Может быть, вы забыли, Спиридонов, почему вас сняли с крана? Мы можем напомнить и возобновить дело в судебном порядке… Тогда семью вашу пожалели, детей…
— Пили! — закричал Спиридонов. — Пили! И он пил! — Спиридонов показал пальцем на Хонина. — Я пил и он. Мы всегда с ним…
— Ясно, — кивнул Олег Иванович. — Кто еще хочет выступить?
Я решил, что начну с первой зарплаты, и посмотрел на Хонина.
Он сидел съежившись, низко опустив голову.
Весна медленно рождалась в мартовских вьюгах, апрельском слепящем солнце, блеске сосулек и грохоте капель.
И все же воздушно-зеленая трава появилась неожиданно, как-то в один день.
Небо еще полно гроз, но тучи уже светлы и мимолетны. Они уплывают, глухо прогремев, куда-то дальше, где еще светлее и бирюзовее небо.
Как непохоже все это на темную глубокую осень, связанную для меня с первым снегом, перемешанным с землей, перемешанным с тем страшным днем…
Весенним утром я явился в прорабскую.
— Олег Иванович, вот заявление. На курсы крановщиков.
— Ты же плотник. Уже на четвертый разряд тянешь… и уходить?
— Пойду на кран. Вместо Ани.
Лицо Олега Ивановича, худое, усталое, стало серым, он отвернулся, долго молчал. Потом подошел, обнял меня.
Читать дальше