Сергей Юрьенен - Словацкий консул

Изумленно напрягая пресс, я приходил на «батуте» в сидячее положение:

— Ну да?!

— Неоднократно. Как только пробудился зов.

— Ты — землю?

— Ну а что? Своя…

Я — отпадал.

И в переносном смысле тоже.

Итальянский был любимым из «букета» языков, которыми овладел в МГУ бывший станичный мальчик. Полиглот, Лавруша отдавал должное и Франции, и Австрии, но бредил он — Италией. Подозреваю, что свою коробчатую камеру «Любитель-2» для портретно-студийной съемки приобрел он после той итальянской комедии, где пожилой Марчелло Мастроянни с лупой в руках изучает свой фотоархив — тела минувших дней.

Про собственный архив Лавруша мне не заикался, хотя, казалось бы, сошлись мы дальше некуда. Возможно, недоверчивость была укоренена в нем глубже, чем мог я тогда себе представить. Но возможно также, что молчал он по другой причине. Пыльный чемодан голых девок вступил бы в противоречие с образом Несчастного Однолюба, который Лавруша создавал по ночам, вгоняя меня в сон своими приторными рассказами про итальянку по имени Джианна.

Которая неподражаемо картавила, называя моего сельского соседа: «Лавлик, Лавлик…»

Не от слова «лавр».

От «love»…

Стажерка из Рима. Буйно вьющаяся брюнетка. Не только красивая, но к тому же, судя по огромным очкам, интеллектуалка.

Снимки свои, протягивая через проход, демонстрировал Лавруша селективно. На одном, протянутом к показу, я с удивлением увидел их с Джианой конфидента, которым оказался не кто иной, как Колик — бля! — только молодой! Колик, ни слова мне не проронивший про связь земели с иностранкой, которая была девушкой не только интеллектуальной, но и настроенной антитоталитарно. В СССР, не без риска для себя, Джианна занималась поиском и публикациями на Западе оппозиционной словесности.

Чувствуя себя законным представителем последней, я не мог не задавать себе пусть абсурдно, но ревнивый вопрос — что нашла она, не встреченная мной соратница по борьбе за свободу слова, в этом сентиментальном эгоцентрике, захлебывающемся от эмоций по отношению к самому себе?

— Ты ей дал хоть что-нибудь?

— Что я мог ей дать? Она-то, конечно, хотела сделать из меня писателя. Но ты же понимаешь… Я не из тех, кто перышком скребет…

Мудила мог вспомнить только то, что трусики Джианны были такими маленькими, что он мог их спрятать в кулаке без остатка. Со слезами в голосе: «Представляешь? Ни уголка наружу! Ни кружавчика!» Ручищу от природы имел он здоровенную (плюс с малолетства косьба на пару с батей, топор и двуручная пила). Но я все равно выражал сомнения. Двадцать два года я прожил в этом мире (правда, в СССР), но не видел таких трусов.

Он оскорблялся: «Не трусов, а трусиков…»

Не знаю, где хранил их — в чемодане? на сердце? — но Лавруша предъявил их мне, неверующему, как вешдок. Взяв в щепоть, чтобы дать им, мутно-прозрачным, повиснуть предо мной:

— Теперь ты понимаешь?

Я зачарованно смотрел. Одно слово стучало мне в виски: «Эротика… эротика…»

Лавруша приземлил невиданное мной исподнее себе на ладонь, взял в жменю. Поместились — хотя край он дотыкял мизинцем (а я глупо думал при этом, что в Рим свой итальянка улетела без трусов).

Демонстрируя кулак, он смотрел сквозь меня:

— Называются слипы.

— Слипы?

- Да…

— А все это вместе — знаешь, как?

— Как?

— Фетишизм.

— Еще один «изм»?

— Ага.

— Тоже перверзия?

— А ты как думал?

— Что ж, — ударял он себя в грудь эпически, — «Сказание о казаках»! «Тихий Дон»! Лавруша все в себя вмещает… Потом информируешь, в чем заключается, лады?

Но когда время информации пришло, слушать не стал, конечно. Перебил меня, чтобы рассказать, как сызмальства открыл этот — как его ? С крыльца наблюдая, как отлизывал Амур дворовой Жучке.

— Кунилингус?

— О! Именно!

— Собака и есть по латыни — «куни».

— Да знаю. Лингус я забыл.

— И каникулы собаки тоже.

— Разве?

— Только маленькие.

— Нет, — сказал он. — Собаки — коммунисты. Большие и злые. А каникулы наши могли быть только как в кино. Римскими…

И предъявил мне приглашение.

Я не знал, что такое существует вообще. То есть, как официальный документ.

Международное приглашение, полученное им от гражданки Италии, выглядело так, что, несмотря на всю иронию, я глубоко был впечатлен. Просто булла папская — с именем Лавруши по-итальянски. Бумага с золотым обрезом. Водяные знаки. Гербовые марки. Сургучная печать на ленточке в виде флажка. Зелено-бело-красного.