Нил Шустерман - Теневой клуб

И сколько себя помню, я неизменно прихожу вторым. Я тоже быстрый, но всегда уступаю Остину. И всё бы ничего, если бы не одно «но»: подобно Шерил с её пением, бег был тем, что мне удавалось лучше всего. Я не был ни первым учеником в классе, ни самым популярным парнем в школе. Середнячок во всём, что ни возьми. Таких, как я, обычно не замечают. Когда мне было десять и я ходил в продлёнку, меня так и называли: «этот-как-его» — потому что никто из воспитателей никогда не помнил моего имени. Я ничем не выделялся из себе подобных.

Но я умел бегать; и если ты отличный бегун, то тебе известно это потрясающее чувство, когда набираешь скорость, когда реально ощущаешь, как твоё тело устремляется вперёд всё быстрей и быстрей; и тогда ты вдруг осознаёшь, что ветер — это вовсе не ветер, это ты сам прорезаешь воздух, словно пуля. Это ни с чем не сравнимое удовольствие — знать, что отлично делаешь своё дело, и никто не может забрать у тебя это чувство.

Никто, кроме Остина Пэйса.

С этим он справлялся просто здорово — и не столько тем, что побеждал меня на дорожке, но тем, что намеренно обставлял это так, что я чувствовал себя ничтожеством. Он очень хорошо подбирал слова, которыми давил меня, будто таракана. Например: «Может, у тебя кроссовки плохие — потому ты такой тормоз» или «Может, на следующий год твои ноги подрастут, тогда, глядишь, и у тебя появится шанс» — в таком роде. А то и вовсе лишь одаривал меня своей высокомерной улыбкой, побив в очередном забеге — и я на лопатках.

Не знаю почему, но мне кажется, что тренер Шулер нарочно выставлял нас обоих вместе на одни и те же соревнования. Мы всегда брали первое и второе место; но в наших с Остином забегах не было первых-вторых мест, были только победитель и проигравший, и я всегда, без исключений, оставался лузером.

Только один раз я стал лучшим — когда папаша Остина, профессор, устроил всему своему семейству увеселительную поездку по Южной Америке длиной в целый год. Это случилось в седьмом классе — на первом году неполной старшей школы, и вот тогда я наконец пересёк линию финиша первым и ощутил, как ленточка натягивается на моей груди. Вот когда я взлетел, стал героем, достиг популярности — словом, получил всё то, о чём всегда мечтал.

А потом произошло неизбежное — Остин вернулся.

Помню начало восьмого класса — тренер тогда ещё не знал, кто такой Остин-Спесь. Он построил нас всех на старте, и Остин обернулся ко мне с этой своей улыбочкой, словно говорящей: «Ты ничтожество, Джаред Мерсер... и я это сейчас докажу». Тренер дал старт, Остин рванул вперёд и побил меня на шестидесяти ярдах, как младенца. Опередил чуть ли не на полсекунды! Вы, наверно, думаете, мол, какие пустяки — полсекунды, да только в забегах на короткие дистанции значение имеют сотые доли.

С этого момента я опять превратился в серую мышь, в «этого-как-его», живущего в огромной тени, отбрасываемой Остином Пэйсом. Только отныне всё стало намного хуже, потому что теперь я знал, каково это — ходить в победителях, а Остин-Спесь был решительно настроен не позволить мне снова ощутить вкус победы.

— Ты принимаешь всё это слишком близко к сердцу, — говаривал мой отец. — Ну, он быстрее, чем ты, и что? Держу пари, есть вещи, которые у тебя получаются лучше, чем у него.

Нет таких вещей. Папа просто ничего не понимал. Дело не только в том, что Остин был быстрее меня; проблема в том, что я всё время был вторым , а никому на свете нет дела до тех, кто вечно приходит следом за победителем.

В это первое утро нового учебного года я наблюдал за Остином с трибун. Он знал, что я слежу за ним. Как же ему не знать — я торчал там один-одинёшенек. Он кружил и кружил по гаревой дорожке в своих снежно-белых кроссовках, к которым, казалось, не прилипала никакая грязь. Можно было подумать, что он так и будет носиться, как заведённый, до самого первого звонка, но тут Спесь сошёл с дорожки на зелёный овал травяного поля и остановился в его верхнем конце. Я знал, что за этим последует — он всегда так поступал. Его школьная сумка лежала там же, на траве. Остин взял свой голубой электронный секундомер — подарок тренера после прошлогоднего финала — и установил на ноль. Затем снял кроссовки и носки и уставился на что-то, видимое только ему одному — прямо через центр зелёной площадки в её противоположный конец. Принял стартовую позицию, щёлкнул хронометром и сорвался с места босиком.

Сердце сжимается при виде такой скорости. Он летел по траве, словно чистокровный рысак, и не успел я глазом моргнуть, как он уже был у того конца овала.