Патрик Рамбо - Кот в сапогах

— Репа? И это едят?

— У нее едят корешки.

— Ты мне их продашь?

— Если вам угодно…

— Сколько ты хочешь за эту корзину?

— Сто су…

— Держи, вот тебе двадцать франков.

— Ах, сразу видать, что вы больше стоите, чем эти нищие якобинцы!

Вправду ли она так думала? Или, увидев купюру, сказала себе, что буржуа не в меру богаты?

— Она вся в земле, ваша находка, — заметил Сент-Обен, вынимая из корзины одну из репок.

— Эти овощи надо помыть, только и всего.

Они пересекли площадь и приблизились к огромной египетской богине, гипсовой Изиде, которую воздвигли в честь праздника Возрождения нации; она, пережив несколько зим и ливней, все еще походила на фонтан: тонкие струйки воды текли из ее облупленных сосков. Вымыть здесь овощи потребовалось не только им. Мюскадены, оставшись не у дел, раздавали свои деньги поселянам, платя за салат и капусту, которые собирались съесть сырыми. А рядом старая крепость, ставшая исчерпывающим символом французской революции, распадалась в хаотическое нагромождение плит, кустарника, колючих ветвей и диких цветов, заполонивших откосы рвов; камни донжона унесли — они послужили для строительства моста между левым берегом и Тюильри.

Мюскадены протомились в терпеливом ожидании два часа, пока не вернулся Кильмен со своими кавалеристами; генерал, явно недовольный, показался под сенью каштанов, в четыре ряда тянувшихся по бульвару Сент-Антуан. Он миновал, оставив без внимания, дом в итальянском стиле, принадлежавший гражданину Бомарше, старому, но еще доживающему свой век изгнанником в Гамбурге, а у входа в парк, до отказа начиненный гротами и лабиринтами — «национальное достояние», плод безумного вкуса нового времени, куда наши мюскадены часто заходили потанцевать, — не удостоил взглядом статую Вольтера, царящего здесь (его теперь снова полагалось любить).

— Что вы сделали с бунтовщиками, генерал? — сложив руки рупором, осмелился крикнуть мюскаден в красном с золотом жилете.

— Дом был пуст. Мы возвращаемся.

— Той же дорогой?

— Нет, по улице Рокетт. Посмотрим, чем дышат предместья, раз уж мы тут оказались. Вы на сей раз пойдете впереди.

Молодые люди устремились к улице Рокетт, не слишком мелодичными голосами затянув «Пробуждение народа», но народ в то утро и так был весьма пробужден: он бодрствовал на преградившей им дорогу баррикаде из балок и опрокинутых тележек, укрепленной посредством булыжников, вывернутых из мостовой. Эти мужчины и женщины потрясали пиками, разделочными досками, кузнечными молотами; при виде мюскаденов, онемевших и бледных, они взревели:

— Идите сюда, малыши, мы вам глотки-то перережем!

— Живьем шкуру сдерем!

— У нас лес пик, пора собрать для них урожай голов!

Кильмен, пришпорив своего серого коня, выехал вперед:

— Разберите баррикаду!

— Чего ради? — зарычала беззубая матрона.

— Ради того полка, который присоединится к нам, и пушек, которые он пустит в ход, чтобы расчистить эту улицу!

Оба лагеря обменивались угрозами, но ни один выстрел пока не прозвучал. Мюскадены, забывшие зарядить свои ружья, застыли столбом, как последние недотепы, держа оружие у ноги, только один желторотый владелец типографии взял было рабочих на прицел, но Кильмен тотчас это заметил:

— Эй! Несусветный болван!

— Я? — опешил юный печатник.

— Ты не ошибся, себя узнал. Опусти ружье.

За сим последовали переговоры с национальными гвардейцами из простонародных секций, которые примкнули к мятежникам, и час спустя в баррикаде открылся проход — через него верховые и мюскадены вышли на улицу Рокетт. Из окон неиссякающим потоком неслась брань, дети швыряли оттуда цветочные горшки, девушки метали свои сабо. Кое-кто из мюскаденов получил ранения от удара табуреткой, шляпы с них посшибали, и они, лишенные возможности защищаться, под ливнем всевозможных метательных снарядов одолели метров сто, но лишь затем, чтобы на улице Шаронн натолкнуться на баррикаду еще повыше первой, сложенную из разных опрокинутых предметов и тоже охраняемую множеством обезумевших от ярости женщин и мужчин; эти были более опасны, они затащили на гору булыжников, вывороченных из мостовой, пушки и держали в руках зажженные фитили.

— Не повернуть ли нам назад?

— Дорогой Дюссо, сожалею, но капкан захлопнулся.

Чем страшнее им становилось, тем лучше они это скрывали. Стопка мисок разбилась у их ног. Сент-Обен, наклонясь, поднял осколок, засунул в жилетный карман: