Грэм Джойс - Как подружиться с демонами

Мы выбрали последнее, хотя это сдвигало все сроки; отсюда и мой тур по маршруту Эллис-Антония-Отто. Владелец оригинала знал меня как букиниста, так что его-то я мог без особых хлопот «кормить завтраками», но вот с продажей затягивать не хотелось: вдруг покупатели перегорят или, чего доброго, обнаружат, что на рынке имеется «еще один экземпляр». Спросите любого торговца, и он подтвердит вам: умение продавать — это умение закрывать сделку.

Фальсификация редких книг в корне отличается от фальсификации произведений искусства. Никто ведь точно не знает, каков был первый тираж «Гордости и предубеждения». Допустим, полторы тысячи экземпляров. Куда они все подевались? Книголюбы — известные скопидомы. Предположим даже, что три четверти тиража ушло на разжигание каминов и набивку викторианских кукол, — в любом случае никто не удивится, если на аукционе всплывет еще пара экземпляров, обнаруженных среди мусора на каком-нибудь заброшенном чердаке. Тогда как каждое полотно Тёрнера или Констебла — единственное в своем роде.

Естественно, если книга стоит меньше определенной суммы, подделывать ее нет резона. Этот экземпляр «Гордости и предубеждения» — трехтомник, как и большинство изданий той эпохи. Одни только материалы, нужные для репродукции, состаривания бумаги и переплета, обойдутся в несколько тысяч фунтов стерлингов, и это не говоря о доступе к оборудованию для «музейной» печати. К тому же разных знаний и умений тут требуется уйма, а привлекать к делу много народу — слишком рискованно. Так что приходится искать какого-то гения-универсала, мастера на все руки.

— Какой же я осел, Уильям! Мне так жаль!

Иэн Гримвуд — замечательный художник, скульптор и печатник, и он отнюдь не осел. К сожалению, никто, по крайней мере из состоятельных людей, не разделяет его художественного видения.

— Всякое бывает, — сказал я, расчищая место, чтобы присесть, в его захламленной студии в Фаррингдоне.

Он сидел, потирая бритую башку испещренной шрамами ручищей. Уверен, Иэн не из тех мужчин, которые подкрашивают веки карандашом или тенями, но выглядит он именно так (причем голый череп почему-то лишь усиливает это впечатление).

Его серые глаза блестели, как обледеневший асфальт.

— Лучше бы ты ничего не говорил мне о тех парнях и девчатах.

Он имел в виду «Гоупойнт». Бездомных. Когда я рассказал, на что пойдет моя доля барыша, он вызвался работать чуть ли не даром. Я пытался уломать его — мол, цена, на которой мы сговорились, меня вполне устраивает, — но он и слушать ничего не захотел. Сказал, что и сам когда-то бомжевал. Охотно верю. Он настоящий герой рабочего класса, каковым всегда лишь прикидывался Эллис. В отличие от Эллиса, Иэн переносит свои невзгоды так же терпеливо, как опытный боксер — удары на ринге, а ветеран политических битв — очередную «экономику надежды».

— В том-то и беда с такими затеями, Штын, — сказал я, поднимая руки в воздух. На пальцы налипло что-то вроде краски или пигмента. — Делают из тебя какого-то чертова праведника. Ужас!

Он швырнул мне промасленную ветошь:

— Надеюсь, о моих благодеяниях ты трепать языком не станешь. Мне, знаешь ли, репутация еще дорога.

— Ты ведь не взялся снова за кокс, Штын, а?

— Да ты что! Вовсе это был не кокс, а кристаллический мет. Минутная слабость. Мелкая оплошность. Больше не повторится, Ваша честь. Я серьезно.

— Точно?

— Точно. Моя душа бредет в ночных потемках, Уильям. — Он посмотрел в большие окна своей студии. До переоборудования это здание, построенное в готическом стиле, служило пакгаузом. За мутными стеклами простирались крыши и дымоходы Клеркенвелла. — Люси опять меня бросила.

Опять разбитое сердце! Он любил женщину, которая бросала его примерно раз в три года. Похоже, ей было не по силам жить с гением. В прошлый раз она ушла от него к товарному брокеру. А в позапрошлый — к торговцу вином. А кто был до того, я уж и не помню, но принцип ясен — метания между богемной, хаотичной жизнью талантливого человека и предельным консерватизмом. Через шесть месяцев, тоскливо проведенных в мехах и жемчугах, ей вновь открывались все добродетели Штына и она возвращалась к нему, чтобы, подобно любимой, но заезженной пластинке с психоделическим роком шестидесятых, прокрутиться еще раз.

Мы со Штыном состояли в одном неофициальном клубе — сообществе брошенных мужчин. Мы называли его «Сумрачным клубом» — уж и не помню, откуда взялось это название, вроде бы как-то связано с У. Б. Йейтсом. Был и третий участник — Даймонд Джез, которому дал отставку любовник. Впервые мы встретились три года назад при довольно странных, не сказать чтобы благоприятных обстоятельствах.