Петер Эстерхази - Harmonia cælestis

Более верного слуги, чем (имя значения не имеет), у нас не было, и неудивительно, что отец мой любил его. И вот, много-много лет спустя они с матерью решили его навестить (путешествие во времени). Старик целый день занимался уборкой, готовкой, не забыв о любимом блюде моего отца — ягнячьем филе с горчичным соусом. Разговор за столом не клеился, но лица у всех сияли от тожественности момента. А не клеился потому, что моя мать не знает венгерского, так что отцу приходилось исполнять роль толмача. Мати, я подыхаю от скуки, поехали отсюда ко всем чертям, говорила она, при этом натянуто улыбаясь, как будто говорила: как у вас замечательно, милый (имя значения не имеет)! И то ли от запаха ягнятины, то ли от усталости, а может, в силу переводческого рефлекса, мой отец перешел с немецкого на венгерский и таким тоном, как будто хотел сказать, в самом деле замечательная и со вкусом обставленная квартирка, ответил матери, я тоже подыхаю со скуки, мой ангел, сейчас скажу этому старперу, что нам пора, и мы поедем отсюда. Что было делать в этой ситуации? Ничего. Делать было нечего. Старый слуга ждал этого вечера уж если не тридцать, то во всяком случае не меньше двадцати пяти лет. Вечер был неплохой. И вдруг такая накладка! Конфуз! Да вы не волнуйтесь, ваше сиятельство, моя вина, не заметил, старый дурак, как время летит, старею-с. М-да, все мы стареем, время не выбирает, у престола времени мы все равны, дорогой (имя значения не имеет). Смею надеяться, ягнятинка вам понравилась? Ягнятинка, дорогой, была пр-р-росто замечательна. Выше всяких похвал.

И ударился мой отец в бега, по горам, по долам, по болотам, вплавь через Адриатику, держа все свои пожитки в зубах. В эмиграции его стали звать Ридель Хаусмайстер или Ганс-привратник. В этом качестве он за разумную плату сдает жильцам напрокат велосипеды и телевизоры. И недоволен бывает, только когда ломаются пульты дистанционного управления. Он не может смириться с тем фактом, что ремонт пульта дороже, чем ремонт телевизора, хотя по размеру первый несравнимо меньше. Это его просто бесит. А если бы он был еще меньше, заметил ему один из жильцов, инженер по профессии, который не мог понять этой тесной связи между геометрией и эмоциями, то вы возмущались бы еще больше? Мой отец на замечание не ответил, но позднее, когда жилец легкомысленно захлопнул снаружи дверь, оставив ключ в замке, да еще наполовину повернутым, так что вытолкнуть его из замка не было никакой возможности, и в панике стал названивать моему отцу, тот предпочел, чтобы инженер умолял о помощи его автоответчик, и не показывался до утра (пришлось инженеру с семьей ночевать в гостинице). Дверь он открыл в один миг, предварительно попросив жильца отвернуться. А зачем? У каждого свои профессиональные тайны, улыбнулся, точнее, оскалился, как гиена, отец. Ловкость рук и никакого мошенничества, ехидно добавил он. (А когда в другой раз инженер заметил, что привратник — это в принципе тот же стукач, мой отец неожиданно энергично закивал, да, шпионит! да, докладывает куда следует! Отчего инженер пришел в замешательство и только топтался на месте.) Мой отец был человеком злым по натуре, негодяем и гнидой, но это почему-то никогда не всплывало наружу, не становилось явным. Если он кому помогал, то с неудовольствием, — но ведь помогал, не так ли? В бега он бросился не по своей воле. Он прекрасно чувствовал себя дома и дорожил этой своей привилегией — иметь дом. Но со временем ему понравилось быть чужаком, человеком, лишенным корней, понравилась красота неприкаянности. Возможности, открывающиеся перед ним в вакууме. И он был готов оставаться в бегах до конца веков. Инженеру он без единого слова починил отопление, но оставил открытым один из вентилей, и радиатор шпарил, раскалившись, как пещи адовы. И это в прекрасный, охваченный буйным цветением майский день.

По мнению моего отца, если кого-то зовут Детлев, то он либо голубой, либо католик. (В отличие от евреев, которые все носатые и зовут их либо Кон, либо Штернхайм.) Католики все бледны, как поганки, и все на подбор белобрысые. Поддельны, как натуральный жемчуг. Их лживость написана у них на лице. Они упрямы, распущенны. Они вечно молятся и писаются в постель. Их патеры, сидя за занавесочками в исповедальне, поджидают молоденьких девочек и втихую трахают их всех подряд. Девочек-католичек легко узнать по их гольфам. Они должны постоянно возжигать какие-то хитроумные свечи. Католики — идолопоклонники. Мартин Лютер запустил чернильницей в Сатану. Сатана, как известно, католик. Католики боятся греха и мук адовых. Но сначала они проходят чистилище. У них четки на руке, а молодки на уме. Они любят золотые Сердца Богородицы и Иисуса (барокко). Во время богослужения они беспрестанно преклоняют колени, звонят в колокольчик, а их патер разбрызгивает святую воду. По пятницам им нельзя есть мясо и колбасу. А яйца и рыбу — сколько угодно. В обед их патер уже пьяней вина, и пьет он один за всех. При крещении он рисует крест на челе младенца своей слюной. В их церквах разит ладаном. Члены хора у них — самые набожные из всех. Вифлеемские ясли у них, что правда, то правда, красивей, чем у протестантов. Зато мы можем выпить вина, причащаясь, да и наши духовные песни красивее, особенно гимны Мартина Лютера («Eine feste Burg» и «О Haupt voll Blut und Wunden» [66] «Твердыня наша», «О, кровью обагренный, изъязвленный» (нем.). ). Вот теперь ты все знаешь; ну а про черных, которые тоже все голубые и тоже воняют, и про старух, которые носят в своих ридикюлях отравленное пралине, и про крысу, которой я перекусил горло и с губ моих текла ее кровь, — про все это в другой раз.