Петер Эстерхази - Harmonia cælestis

— Мы не какие-нибудь мерзляки!

Я тоже не ношу перчатки и шапку, но уже просто так, безо всяких теорий.

Другим и основным столпом строгости в доме была жуткая «барышня» Ирен Фурманн, каким-то образом унаследованная нами от графов Андраши. Она еще видела старика Дюлу, le beau pendu, повешенного красавца (которого, как известно, после 1848 года заочно казнили по приговору австрийского имперского суда), и поклонялась ему, как полубогу. Казалось, она не имела пола, потому что мужчиной не была точно, а женщиной и того меньше. Она была немкой и синим-синим чулком. Синей и чулочней невозможно представить. Всем приходилось приспосабливаться к ее непредсказуемым истеричным капризам, даже бабушке, ибо фрейлейн Фурманн была олицетворением славного прошлого. Хотя происходила она из Южной Германии, по чувствам и мировоззрению была неподдельной пруссачкой и глубочайшим образом презирала венгров. Естественно, она не выказывала этого перед бабушкой с дедушкой, зато отыгрывалась сполна на моем отце и других детях.

— Von der Barbarei in die Dekadenz seid ihr gefallen; die Zivilisation habt ihr überschritten, — говорила она. (Вы из варварства впали прямо в декаданс, минуя стадию цивилизации.)

Когда посторонние смотрели на нее просто как на гувернантку, она приходила в ярость. В отсутствие дедушки и бабушки чувствовала себя оскорбленной, если ее сажали обедать в детской, хотя бы и за отдельный стол. Даже Гайдн так не привередничал, как она.

— Главным ее коньком была немецкая философия, и она заставляла твоего отца читать Шопенгауэра, Канта и Ницше еще до того, как он научился писать, — ехидно рассказывала тетя Карла. — Великое счастье, что меня она считала kulturunfahig — абсолютно неспособным к восприятию культуры созданием.

До четырнадцати лет дети обедали отдельно, вместе с учителем или гувернанткой. К ужинам приглашать их стали довольно поздно. Только Карлу усаживали иногда за общий стол, чтобы за ним не оказалось тринадцать человек. Суеверия других они уважали.

Когда обновляли виноградник в Асаре, вырубленной лозой долгое время топили камин, и старшим детям позволяли поддерживать огонь, так что спать они могли отправляться несколько позже обычного. В детской комнате был вывешен лист бумаги со следующими инструкциями: «Чистка зубов: трижды в день по три минуты. Мытье рук: четыре минуты. Одевание: семь минут. Утром: холодная ванна (15° Реомюра), вечером: горячая ванна (20° Реомюра). Продолжительность ванны: пять минут».

Железная дисциплина царила и за столом. Например, пить воду можно было только по окончании обеда. Карла просила воды. Ей не давали. Ее тошнило. Причем тошнило ее постоянно, причиной могло быть что угодно: плохо промытый салат или вино, настаивавшееся с диоксидом серы. А иногда и вообще не нужно было никаких причин.

— Чтобы меня отравить, дети мои, не стоит тратиться на яд, — громко смеясь, говорила она.

Около двух недель ее тошнило за обедом, но воды она так и не получила: дело было не в гигиене, а в этикете. Кормить ее стали с кухни прабабушки, для которой готовили отдельно, искуснее и вкуснее. Но Карлу все равно тошнило. И все равно пить ей не давали. Этикет за столом был превыше всего.

Прабабушка, княгиня Шварценберг, боготворила желудок и была не столько гурманкой, сколько чревоугодницей, то есть время от времени неумеренно обжиралась. Кто-то может подумать, что княгини вообще не едят, а поклевывают что-нибудь, как птички. Но она обжиралась, после чего дня три валялась в постели и держала диету. Потом поддавалась какому-нибудь искушению, сдаваясь на милость колбасе кровавой, ливерной, квашеной капусте… (Отцу запомнилось ее выражение: «Mangez du pain, mes enfants, sinon vous sentirez les renards!» — то есть мясо нужно есть с хлебом, иначе будете вонять, как лисы!) Случалось, что от опрысканного купоросом винограда все население замка, независимо от социального положения, прошибал понос — на этот счет у прабабушки тоже было особое выражение, вошедшее в семейные анналы: colera nostra (холера домашняя). Приблизительно то же значение она вкладывала и в выражение schnelle mafix, общий смысл его ясен, однако что значило это «mafix», в семейной памяти так и осталось темным пятном.

Прабабушка Шварценберг ходила с палкой: еще в молодости, когда она проезжала через ручей, бричка перевернулась и колено ее угодило в спицы колеса. Тогдашние врачи с травмой сделать ничего не могли. Прабабушка, можно сказать, страдала «хронической травмой колена». После несчастного случая она стала ездить на паре пони и в легкой коляске, но сидела всегда впереди, а за ней возвышался Тубик. (В сороковых годах соответственно: автомобиль, водитель.) Тубик был малый не слабый, но долговязый, что важно с той точки зрения, что прабабушка гоняла как бешеная и коляска часто переворачивалась; поднять коляску для Тубика не представляло труда, сложнее было с прабабушкой — роста она была, так сказать, гвардейского (кстати, брат ее служил в Венской гвардии); я помню, в ссылке прабабушка, вся в черном, по-гвардейски огромная, сидела под навесом деревенского дома как некая страшная королева-мать… Словом, Тубик, перевернув коляску, выпрягал одного пони и отправлялся за подмогой.