Франц Иннерхофер - Прекрасные деньки

В памяти у Холля осталось слово Вашингтон. Когда-то директор написал его на доске и объяснил, что Вашингтон — это столица Америки. Однако учителю было известно, что сочинения, выходившие из-под пера Холля и Лео, не превышали объемом шести строк и что им когда-то приходилось слышать, что Карл Великий всегда носил зеленые обмотки.

Новый мир вырастал на глазах у Холля. Ему нравилось по утрам вслед за наставником входить в мастерскую. Широкие ворота, высокие окна, белые стены и новые машины, к которым его потянуло, едва он увидел их. Мастер не драл глотку, но спокойно объяснял суть производственных процессов, а во время работы говорил с Холлем о людях и книгах и о нормальном обхождении с людьми. Время неуследимо летело. Утренний перерыв, обед и ужин — все ошеломляло новизной, но Холль охотно возвращался домой, поначалу часто задевал головой о косяк или притолоку, чертыхался и слышал смех в ответ.

Стены толстые. Сени узкие и темные и заставлены старыми сундуками. Скрипучая лестница, неудобно и круто громоздя ступени, вела на верхний этаж, где в шести комнатах спали десять человек. В трех самых больших обитали три старика, они кашляли, отхаркивались и вынашивали злокозненные планы. У Холля была своя комната. Здесь он начал допоздна читать книги, которые когда-то прочитал мастер или Елена и те, что она специально доставала для Холля. Он часто беседовал с ней, сидя на кухне и в комнате. Это были не подговоры и не заговоры, а именно разговоры. Никаких задних мыслей. Ни намека на превосходство, но общение на равных. Он ел то, что подавали всем. А если случалось задержаться и опоздать к лакомому блюду, оно неизменно дожидалось его в духовке или в холодильнике. За едой шел разговор, но только не о еде, о молитве же и не вспоминали. На питание смотрели не более как на естественную потребность. Старики занимали свои места, прочие садились куда придется и за еду принимались когда хотели. Он с одинаковой охотой заходил в комнаты и в кухню. Заранее было условлено, что Холль возьмет на себя какую-то часть хозяйственных и ремонтных забот, что не только ничуть не тяготило его, но даже нравилось. Здесь он работал не для корыстолюбивых тварей, а для людей.

На восемнадцатом году жизни он оказался вдруг в человеческом окружении. В прежнее ненавистное обиталище он почти и не заглядывал, он уже привык к людям, которые не бросались на него, не гоняли его в хвост и в гриву и не гладили по голове, а просто обходились с ним по-человечески.

Он не почувствовал ни стыда, ни обиды, когда Елена между делом объяснила ему, как ужасно мало он знает. Впервые увидев его, она сразу подумала: "В дом пришел на редкость необразованный человек". Уже одно то, как он подходил к дому со своим картонным чемоданом, навело ее на мысль: "Этот ничегошеньки не знает". И сидя за общим столом, Холль признавался самому себе в том, что действительно ничего не знает, мир еще не знаком и не понятен ему, но теперь хотелось знать все.

Мориц быстро отмучился в больнице, откуда его перенесли в часовню, при мертвецкой, а через три дня гроб с телом стоял перед общинной управой. Он оказался легким. Холль нес его часть пути впереди хозяина, шагая в ногу с мужчинами у других углов гроба. Двигались вверх вдоль ручья, и Холль вспомнил, что Мориц всегда боялся смерти. "Они все еще тянут ко мне руки, — думал Холль, — но им меня не убить. Чего только ни делал Мориц, чтобы стать свободным? Ночами ковырялся в часовых механизмах, он мог бы жить этим, но подлые твари объявили его невменяемым и присвоили, как вещь, а все это видели и молчали. Ему гадили в рот. Гнали на исповедь и на работу. Мориц, у меня на плече твое легкое тело, но ты уже не можешь услышать меня. Мы всегда хорошо понимали друг друга. Тебя отучили говорить, хозяин хотел отучить и меня. Они все еще крадутся за мной и замышляют убийство, всеми средствами пытаются погубить меня. Они ненавидят Елену и мастера. Потому что эти люди помогают мне. Собственно, нести Морица должен хозяин. И не стыдно ему идти вслед за нами? Что на уме у этого человека?" Лишь из почтения к покойному Холль продолжал путь, приняв на плечо четверть тяжести бездыханного тела, и, ступая по мосту, медленно приближался к кладбищу.

Он быстро отшагал половину деревни и уединился в комнате. Он смотрел из окна на оголенный фруктовый сад и с удивлением думал о том, почему после стольких очевидных трагедий и утрат он все еще не может жить свободным человеком. Внизу, гремя посудой, стряпала Елена, за стеной истерически кричала старая хозяйка. На столе лежал раскрытый атлас. Латинская Америка. Холль подумал о Кофлере: "Он уступил мне это место. Ведь мастер хотел взять Кофлера. И вот я здесь, а другие еще там, где был я. Счастливый случай привел меня в этот дом. Теперь дело только за мной. Во что бы то ни стало я наверстаю все и когда-нибудь покажу этим тварям, что никто не имеет права владеть другими людьми". Он еще раз бросил взгляд на Бразилию и пошел вниз по лестнице, думая о предстоящей учебе в профессиональной школе. Холль вновь ударился головой о притолоку. Пока еще так.