Владимир Орлов - Останкинские истории (сборник)

С тем они и расстались. Бордюр уходил значительный, палку с набалдашником, инкрустированным янтарем, выбрасывал вперед движением богатого британца, отправившегося развлечься в клуб почитателей юридических казусов. Хотя в тот клуб вряд ли бы впустили личность в чесучовом костюме. Впрочем, может быть, впустили бы и в чесучовом… Опять Шеврикуке подавали знак.

Возвращаться в Землескреб Шеврикука не спешил, присел на скамью невдалеке от детского пруда. Был бы курильщиком — задымил бы. Значит, у них затруднения. Экие приятельские отношения возникли вдруг между барином-начальником из летающего вагончика и мелким домовым, перебежчиком к тому же, каким его, несомненно, числили Отродья Башни. Или могли числить… Затруднения. Так, стало быть, ими, возможно, и объяснялось затишье в Останкине. Вот-вот Отродья намерены были открыть боевые действия, грозовые тучи набухали, производились и атаки с погромом музыкальной школы, и вдруг линия огня сама по себе как бы исчезла. Надолго ли? Вряд ли надолго. Шеврикука не сомневался в этом. Не сомневался и в том, что Отродья с компьютерными или какими там Лихорадками и вирусами разберутся и без его участия. Кстати, не прихворнул ли Б. Ш., Белый Шум, не оттого ли его заменили Тыслой и Потомком Мульду? Оплошным созданиям гуманитариев всякие Лихорадки и Блуждающие Нервы, видимо, были нипочем. Впрочем, что Белый Шум! В больших играх и затеях и он, как Шеврикука, наверняка был «несущественной частностью».

Однако растерянность, а с ней и усталость порой и впрямь угадывались в словах и интонациях Бордюра. И разлегшийся на бульварах Пузырь их обеспокоил. Но может быть, проявления растерянности и усталости были показные, обманные, и предназначались они ему, Шеврикуке, для дальнейших толкований и рассмотрений. А потом и для ложных сведений. Но за кого сегодня держали его Отродья Башни? Теперь-то к нему приглядевшиеся. Причем, как и Увещеватель в Обиталище Чинов, Бордюр давал понять, что и они о всех подробностях жизни Шеврикуки осведомлены. К тому же сам себя Бордюр аттестовал проницательным. Пусть будет и проницательным.

Ни слова при этом, отметил Шеврикука, ни слова не было произнесено о полуфабрикате Пэрсте-Капсуле, специалисте по катавасиям. И будто бы Отродий вовсе не занимала судьба (или простое движение) двух вешиц, переданных Пэрстом Шеврикуке.

Подавай им, видите ли, привидения и призраки. Коли надо, подадим. Подадим.

А к Пузырю, стало быть, скоро приблизятся Лихорадки и Блуждающий Нерв…

Флейтиста Садовникова не было дома, и Шеврикука посчитал возможным заглянуть в «Словарь античности». Так… всадники… в Древнем Риме… Ага… «Второе после сенаторов сословие с имущественным цензом 400 тысяч сестерциев»… А сестерций? Это что еще за ценность? Оказалось, самая мелкая римская серебряная монета. Но и на четыреста тысяч мелких серебряных монет, наверно, можно было жить. Тем более что занимались всадники прежде всего крупной торговлей и откупом налогов с провинций. Эким дальновидным мечтателем проявлял себя нынче Концебалов-Брожило! А — оптимат? Так, от слова «лучший». Но выходило, что оптиматами, самым знаменитым из них слыл Сулла, могли быть лишь сенаторы. Впрочем, что Концебалову правила и установления какого-то Древнего Рима с его жалкими семью холмами, у нас в Москве холмов торчало (когда-то) куда больше! Дерзай, дерзай, Концебалов-Брожило, в грядущем — Блистоний! А вот сведения об оболе Шеврикуку разочаровали. Или удивили. Эта греческая монета весила меньше грамма, чеканили ее из серебра или меди. Обол клали в рот умершим как плату перевозчику Харону при переправе в подземное царство Аида. Этакий символический денежный взнос. А кругляш, добытый Пэрстом-Капсулой и вправленный позже Гликерией в перстень, весил куда больше грамма и был (на вид) золотой. Но, впрочем, Петр Арсеньевич и не утверждал, что это именно обол, он говорил, что кругляш вроде бы обол, то есть пропуск куда-то или во что-то, нам неизвестное. Возможно, пока — неизвестное. Но не исключено, что это пропуск и в ловушку.

«Что это Дуняша не является за покровским биноклем?» — подумал Шеврикука.

И он послал сигнал в сторону лыжной базы, предназначенный Дуняше-Невзоре. Ровный сигнал, сдержанный. Не было в нем волнения и призыва немедленно явиться. Просто Шеврикука напоминал о том, что согласился исполнить поручение Дуняши, а уж они там как хотят…

Никакого ответа он не ощутил.

«Ну, их дело», — посчитал Шеврикука.