Владимир Колковский - В движении вечном

После того, как выяснилось, что первым экзаменом в объявленном расписании значится «сам» Гуров, Игнат начал готовить с особенной тщательностью именно этот экзамен. Готовить с упором особенным тот час после того, как увидел расписание на факультетской Доске объявлений, готовить почему-то именно в свете задуманной им той самой рискованной психологической заготовки. Да, да, он готовил почему-то именно так, хоть и окончательное решение тогда еще и не было принято. Тем не менее, весь последний месяц перед сессией он прорабатывал гуровскую «молекулярку» с особенной тщательностью, прорабатывал, разбирая досконально новое и возвращаясь постоянно к старому, прокручивая в памяти вновь и вновь, добиваясь полного автоматизма в предполагаемом вскоре на экзамене реальном воспроизведении.

Как это должно было произойти в его представлениях?

Вот-вот, наконец, и тот день долгожданный тревожно, вот-вот он, волнуясь, подходит к столу. Открывает небрежно случайный билет — общий взгляд на вопросы, и тот час самое главное по пунктам, как по полочкам отправным, путеводным должно мгновенно и явственно предстать в его с утра свежем мозгу. «А далее всего лишь слова, беллетристика! — уверял себя Игнат как в чем-то, что само собой разумеется. — С чем-чем, а уж с этим я как-нибудь справлюсь. Язык всегда был неплохо подвешен, в разбавку словес пояснительных я даже и Гурычу без всяких проблем накручу. И так вот от полочки до полочки как по ступенькам лестничным первый вопрос оттарабаню на дых и на второй захожу на мази, на едином дыхании…»

Вот так это виделось в его ежедневных воображаемых представлениях, виделось просто, естественно, виделось неизменно как нечто такое, что иначе и быть не может. Все ли вопросы виделись сейчас до простоты полной ясными? Нет, конечно же, были, были в общей массе и вопросы не то чтобы неясные в принципе, а мутноватые, скользкие, неприятные, что ли. Но таковых в общей массе было совсем немного, хотелось верить в удачу, и потому далее он так рассуждал: «Ну и сколько их всего мутных, раз-два и обчелся, по пальцам руки перечислить можно запросто. Мало, маловероятно уж очень именно такой вопрос вытянуть. А коли, все ж, пресловутый закон тот самый очередную подлянку выкинет… Ну и ладно, была не была, что ж, и тогда по сражаемся!» А довершал его ежедневные представления неизменно гладкие решающий железный аргумент: на трояк-то я точно отвечу, прибавляем сюда «неписаное правило» и… нормалюк по любому.

Практическое же осуществление задуманной идеи требовало в глазах его некоторых специфических особенностей. Во-первых, заходить необходимо было обязательно в первой пятерке, тянуть билет обязательно первым, иначе как-то уж очень несолидно, несоответственно масштабу предстоящего «вызова» это могло показаться со стороны. Нет, нет, все-таки, дело было задумано совершенно нетривиальное, это был действительно даже вызов в каком-то смысле, и заявить его надо именно сходу, прямо в лоб. Во-вторых (и эта деталь нынче виделась не менее существенной) надо было привести в порядок свой внешний вид. Здесь имелась в виду, прежде всего прическа, хотя с точки зрения самого Игната как раз прическа у него была самая подходящая.

Это был 1977-год, это было время начала заката одной из самых приметных исторических эпох в мировой молодежной культуре, эпохи подлинно бунтарской, однако во взгляде широком для мировой цивилизации эпохи откатной. Ведь что есть мировая цивилизация во взгляде широком? — это есть некий единый социальный общечеловеческий дух, направляющая действенная сила извне над слепыми материальными законами, сила, стремящаяся эти законы обуздать, повернуть осознанно в необходимое «цивилизованное» русло. Как следствие твердый неуклонный уход от первобытной дикости, грязи, неряшливости, а вот тут-то как раз и наметился некий своеобразный откат.

Грянула так называемая эпоха «хиппи» в мировой молодежной культуре, эпоха волосатиков и молодых бунтарей-оборванцев, «уже одним внешним видов своим бросивших презрительный неряшливый вызов респектабельному сытому буржуазному обществу». Так, именно так писалось о явлении этом в тогдашней советской прессе, но в чем, чем же конкретно еще состоял этот вызов, помимо презрения, длинных волос и неряшливости? Откуда это было знать здесь в стране советской? В мире ином, «на другой планете, за железным непроницаемым занавесом?» Впрочем, вызов этот вне самого понятного факта наличия своей чисто внешней неряшливой атрибутикой наверняка не очень-то нравился и здешнему народу постарше — и в любой стране во все времена соответственно народу властвующему — возможно, поэтому говорилось и писалось в Союзе о глубинной сути движения этого крайне мало. Мол, протестует молодежь столь вызывающе против самого общества капитала, но это и естественно, это и надо, и как же не протестовать, коли общество это в тупике всестороннем, в тупике «загнивающем» безнадежно и прочно… В общем, чисто интеллектуальная идейная подоплека (если она и была) так и осталось невостребованной, а до Союза докатилась лишь чисто внешняя атрибутика в виде длинных волос у парней, распущенной джинсовой бахромы, да некоторых уже собственных родных импровизаций в виде подвешенных живых кур на ручных металлических цепях и т. п.