Кристин Анго - Почему Бразилия?

Короче, все чаще и чаще мы предпочитали оставаться дома. Однажды я ему сказала: надоело видеться с тобой только в этих четырех стенах, ты дождешься, однажды я выйду в окно, чтобы ты наконец понял, что мне и впрямь нужно выйти, оказаться вне дома и при этом вместе с тобой, причем только с тобой, а не так, как когда мы куда-нибудь идем, выполняя обязательства, которые ты сам себе навязываешь. Я ему таким образом напоминала о самоубийстве матери моего отца, которая однажды в воскресенье выбросилась из окна вскоре после завтрака, причем на глазах у мужа и сына, брата моего отца, который был инвалидом, сидел в кресле на колесах, — они как раз только что вышли во двор, в тот самый момент, когда она разбилась у их ног. Мой отец не был дома в этот день, он ничего не видел, но, когда мы с ним встретились, он сделал все для того, чтобы я захотела однажды последовать примеру его матери, а ведь у меня были такие же глаза, как у нее. Два дня и две ночи подряд у меня перехватывало горло от этой мысли. Я тогда передвигалась согнувшись пополам, несмотря на присутствие Леоноры, и наутро отправилась к мануальщику. У меня оказалась колопатия: [54] Колопатия — заболевание толстого кишечника. внутренности закаменели, твердый живот, напряженная диафрагма, и, не спрашивая моего согласия, мануальщик выписал мне лекарства по четыреста пятьдесят франков упаковка, не оплачиваемые страховкой; на следующий день я должна была ехать в Цюрих, это была уже вторая поездка, он хотел, чтобы я перестала принимать лексомил и перешла на другое лекарство, капли, которые можно принимать дозированно и которые быстрее расслабят мышцы. У меня не оставалось времени, и я решила купить их в аэропорту. Я написала пьесу, и я же должна была ее играть, у актрисы не получалось, режиссер сказал мне: есть проблема с исполнением, мы поговорим об этом, никто, кроме тебя, не сыграет эту пьесу; потому я туда и отправилась срочно, накануне премьеры. Ночью я прижалась во сне к Пьеру. У Леоноры в школе намечался праздник, нужно было сделать подарок учительнице, а я к десяти тридцати пошла к мануальщику из шестнадцатого округа, потом у меня была встреча с Матье, я поговорила с ним, пожаловалась, что мне уже все невмоготу, все меня раздражает, в том числе недовольное замечание какого-то типа, который час назад придержал для меня дверь в парадное: он сделал замечание, потому что я забыла поблагодарить его, а я просто не видела, что он придержал дверь, ну не заметила. Матье сказал: ты идешь по гребню горы, любой порыв ветра сбивает тебя с ног, но одновременно в этом твоя сила. А потом он сказал, что пишет текст обо мне, что сегодня утром, когда я позвонила, он как раз набирал на своем компьютере А.Н.Г.О. Я тогда впервые отметила про себя: это мое имя. Вечером мы с Пьером отправились в «Брасри Лоррэн» на площади Терн. Было очень жарко, мы сели на террасе, я спустилась в туалет, — я приходила в этот ресторанчик много раз, когда была с отцом, но с тех пор ни разу, — в туалете висела афиша, единственная во всем ресторане, спектакля «Дочь мадам Анго» [55] «Дочь мадам Анго» — оперетта Шарля Лекока. в театре Дежазе в январе. Я огляделась по сторонам и отклеила ее. Вечером я отдала афишу Леоноре для ее комнаты, она и сейчас там висит. Но за исключением этого дня мы никуда не ходили, поскольку мне было очень плохо. Стоило ему оказаться в ресторане, его полностью захватывала окружающая обстановка, он больше не мог сконцентрироваться на себе, для него это было почти невыносимо, и он стремился уйти как можно быстрее, испытывая потребность вернуться и забиться в свою нору. А мне обязательно нужно было куда-нибудь ходить, мои фобии были противоположного свойства. Наша квартира превращалась в могилу, мы ее практически не покидали. Когда я его упрекала в том, что мы никуда не ходим, он отвечал: да, но я выстраиваю нашу с тобой совместную жизнь в этой квартире.

Поскольку он покупал все газеты, я однажды прочитала статью в «Пуэн», это была рецензия на роман Мартина Эмиса. Журналист писал: «Чтение романов и повестей Мартина Эмиса обезоруживает, заставляя согласиться с очевидным: людей ничего не связывает друг с другом. Разве что желание раскрыть другого человека, чтобы понять, что у него внутри, и страх, заставляющий тут же его закрыть». Однако мы были весьма упорны. Пьер приехал ко мне в Цюрих. Накануне он встречался с Гийомом Дюраном по поводу его новой передачи, которая выходила в эфир осенью. На тот момент это было темой разговора. Дюран сказал Пьеру: в любом случае, главное — это развлечения. Но Пьер ведь ашкенази, и для него, как и для других выходцев из Восточной Европы, Грузии, Польши, развлечения — не главное, у него восприятие удовольствий атрофировалось. В том же разговоре в Цюрихе я спросила его, доволен ли он нашими сексуальными отношениями. Я сделала это, чтобы услышать в ответ: да, доволен, но мне бы стоило немного расслабиться. Я спросила, случалось ли ему расслабляться раньше, встречался ли он с женщинами, с которыми это удавалось лучше. Нет, он никогда не расслаблялся. Никогда не переставал себя контролировать, не вел себя непринужденно, не отдавался полностью, — он всегда был настороже. Тогда как сефарды всего этого избежали. Единственные моменты, когда мне казалось, что я живу с нормальным человеком, это когда он курил траву. Тут он расслаблялся. Он танцевал, мы долго занимались любовью. Я говорила: может, тебе стоит курить чаще. Но он не хотел — опасался за свою память, он даже спрашивал меня, не замечала ли я у него провалов в памяти. Я замечала. А еще иногда я приходила к мысли, что нас убивает город. Однажды днем мне позвонила Сильви, она хотела снять на несколько дней номер в отеле в Нормандии, чтобы ее муж и дети наконец-то поняли, как она страдает, и пусть поищут ее в полиции, пусть поволнуются. Так и Пьер иногда говорил мне: нам бы нужно расстаться, чтобы понять, насколько мы не можем друг без друга. Что-то в жизни семейных пар от меня ускользало. Однажды в марте, в субботу, меня пригласили на торжество к Эмманюэлю Карреру; он возился с бутылкой шампанского, там была его новая подружка в розовом парике, которая ворвалась, как ракета, и принялась танцевать; практически накануне она сказала Элен: вот уже десять лет я пытаюсь превратиться в камень, я слишком чувствительная, и потому десять лет пытаюсь превратиться в камень, но у меня ничего не получается. К счастью, — ответила ей Элен. А она: нет, поверь, я действительно слишком чувствительная. Так хочется стать каменной, по-настоящему каменной. Мне все это было совершенно ни к чему. Весь этот small talk. [56] Треп, болтовня (англ.).