Ник Хоакин: Пещера и тени

И еще, Джек. Забавно, но подозрение, которое, как ты говоришь, навело тебя на мой след, и навело безошибочно, как раз оно-то и было ложным. Я не подбрасывал последнее письмо Алекса. Он действительно сказал мне, что пишет исповедь, и действительно оставил письмо на кровати под своей одеждой, а я действительно нашел его в присутствии телохранителя. Я беспощаден, но я не клевещу на мертвых. Я боролся с Алексом, когда он был жив, но не могу пинать его теперь, после его смерти.

Я очень рисковал, когда отдал тебе письмо, Джек, и предоставил тебе решать, стоит ли распечатать его и прочесть. Рисковал, поскольку Алекс, думаю, узнал обо мне и в том письме содержалось разоблачение. Поэтому он и хотел, чтобы письмо было передано полиции. Ты упустил колоссальный шанс, Джек, — а я еле спасся, — когда согласился сжечь письмо.

Ух! В ту минуту мой папочка чуть было не свел со мной счеты. Но духи -анито на моей стороне, они все время хранят меня. Это анито заставили тебя, Джек, сказать: да, давай сожжем письмо. Они возвращаются, они уже вернулись. Это их второе пришествие. Будущее принадлежит нам. А что до прошлого, то, если Мансано олицетворяют мир моего отца, я уже отомщен. Дом Мансано рухнул.

Так что в конце концов хорошо, Джек, что мне не удалось остановить тебя, иначе бы ничего этого не было. Ты нажал кнопку. Ты — орудие, посланное мне анито. И потому, что бы ты ни предпринял, я тебя не боюсь. Я вижу: что бы ты ни делал, ты будешь только выполнять их волю. Хочешь доказательств? Тогда встань, Джек. Вот телефон. Звони в полицию. Разоблачи меня. Ну действуй же, приятель, сдай меня им. Не хочешь? Ты уверен? И не передумаешь? Считаю до трех. Раз! Два! Джек!.. Три! Все. А жаль. Мы стоим в преддверии царства анито. Ты бы увидел всю силу их и славу. Но тем не менее спасибо, старина. Спасибо за все.

И до свидания, Джек.

Раскачиваясь в бешеном круговороте засасывающей тьмы, он долго всплывал из бездонной глубины и наконец вынырнул на поверхности какого-то плавающего стола — лицом к скользкому дереву, охватив руками деревянный нимб вокруг головы. Скосил глаза на мокрые доски: от них подозрительно пахло, а лицо его словно приклеилось.

Опять чья-то рука, извлекшая его из глубин, легла на плечо, и он обнаружил, что уже может приподнять голову — слегка, правда. Перед ним колебалось белое расплывчатое пятно.

— Пять часов, сэр. Принести счет?

Это все еще был тот ресторанчик на берегу бухты, где жарят мясо на углях: обшарпанные столы под открытым небом на залитой асфальтом подкове в окружении пальм, посередине — лужайка, в разрыве подковы — музыкальный автомат, а за ним — бульвар и море.

Джек Энсон с удивлением уставился на пустые столы. В руках у него тоже было пусто — бутылку из них кто-то вытащил.

— А остальные куда подевались? — воскликнул он.

Может быть, рассвет просто растворил всех, кто только что шумел здесь, за столами?

— Разошлись по домам, сэр. Уже утро.

Джек выпрямился и посмотрел вокруг. Поднявшийся ночью ветер — первое напоминание о страшном зное, идущем с юга, — оставил на небе лишь несколько ущербных звезд. Занимался день, тихий и жаркий. Влажной дымке с моря надо было только переползти через бульвар, чтобы превратиться в пар. Потревоженный воздух дрожал и струился, как дым, словно земля и асфальт кипели. Он ощутил теплую росу на лице, пот горячим бульоном тек из подмышек и по ногам. Но ветер с ночи предвещал холодный дождь. Конец августа знаменовали простуды и лихорадки.

— Подать счет, сэр?

Белое пятно перестало колебаться и обрело вид официанта, вытиравшего следы рвоты со стола.

— Нет… Еще пива… И снова поставьте эту дурацкую песенку.

— «Бен», сэр?

— «Бен».

Слушая мелодию, он уловил в ней еще какой-то мальчишеский голос. Его собственный? Алекса? Почоло? Голос, звучавший в ушах, был куда старше, чем у певца, — будто само его отрочество пело в благословенной невинности. Джеку даже показалось, что он слышит запах школьной часовни и ладана, запах помады, идущий от волос Алекса, запах кожи — от ботинок Почоло. «Tantum ergo sacramentum…» [113] Се высокое таинство… (лат.) Но голос в музыкальном автомате пел другое. «Бен, нам обоим больше нечего искать…» А тот голос из детства уже замирал вдали, и Джек вдруг сразу протрезвел, когда еще один, тоже мальчишеский, произнес прямо над ухом:

— Газету, сэр?

Он дал мальчишке-разносчику монетку и развернул газету. Почоло по-прежнему занимал всю первую страницу — «Мэр уходит в подполье». Уже строились различные догадки: то ли он бежал в горы, то ли присоединился к городским партизанам… Сегодняшнее утро было вторым со дня исчезновения Почоло. Накануне, в полдень, газеты получили от него послание: «Я решил уйти в подполье, потому что назревает переворот, и мы должны готовить людей к борьбе». Как выяснилось, он побывал в мэрии рано утром и оставил письмо в кабинете вице-мэра. Тогда его видели последний раз. Машина его тоже исчезла. Письмо вице-мэру содержало инструкции по муниципальным делам. Вчера имя Почоло было и в заголовках вечерних газет.