Ник Хоакин - Пещера и тени

Когда погиб мой внук, я пришел в ярость. Я понял, что все еще поклоняюсь кумиру, языческому идолу по имени Алехандро, и что бог сокрушил его. Лежа в постели, я собирал все силы, чтобы восстановить этого идола, отвергнуть бога, сопротивляться, дать сдачи. Но бог сокрушил нас. Я потерял не только внука, но и сына. Но я веду честную борьбу. «Проклясть бога и умереть» — это не для меня. И я восстал с постели, чтобы пожать ему руку и вручить себя ему, себя — его раба до конца дней. Или я все еще мудрствую лукаво?

Может быть, я думаю так лишь потому, что хочу сохранить имя Алехандро Мансано еще на какое-то время, веря, что, покорившись, я удержу бога от нового удара? Боюсь, я безнадежный язычник. Для меня религия — сделка с богом… Вот почему я распорядился, чтобы сегодня вечером, когда я покину этот дом, фонтан разрушили, разбили на мелкие куски.

Его гости, протестуя, обступили кресло-каталку. Статуя превосходная, ее можно пожертвовать какой-нибудь художественной школе или музею, убеждали они его.

— Caracoles! [106] Черт побери! (исп.) Вы, молодые люди, недалеко ушли от друзей Иова. Вы обожествляете видимость. Они видели вину там, где была лишь воля божья. А вы видите искусство там, где есть лишь вина. И — нет, сеньоры! — под виной я понимаю не только идолопоклонничество, но и накопление мирских благ вопреки воле божьей. Возможно, накопленное богатство было столь велико, что навлекло на бедного Иова страдания. Но насколько же я был жаднее его на закате своих дней. Все это… и небеса в придачу! Вот бог и покарал меня. Ныне, посрамленный, я сам лишаю себя последнего. Фонтан должен погибнуть, и этот дом, и эта усадьба. Какой будет удар для моей семьи, когда она узнает… А вот и еще один посланец.

Подошла служанка и сказала, что сеньора Моника приглашает их к обеду.

— Carambolas ! [107] Дьявольщина! (исп.) Я и забыл! Ведь вы оба, должно быть, умираете от голода. Но только, с вашего разрешения, Джек, Почоло, я пойду вперед, а вы пока подождите здесь. Стоять и ходить я могу, но мне трудно подниматься наверх, и не хотелось бы, чтобы вы, знающие, сколь я крепок, видели, как я еле ковыляю. Зато, когда вас позовут, вы найдете меня во главе стола с бутылкой шампанского.

Почоло и Джек пробормотали, что для шампанского день неподходящий.

— Чепуха! — отмахнулся старец. — В конце концов не каждый же день хоронишь сына! Или уходишь в монастырь.

Джек заметил, что отец Грегги Вирай тоже ушел в монастырь.

Старец только рукой махнул:

— Разве я не говорил вам, что мы с ним близнецы?

Мальчик-слуга покатил кресло к дому, пританцовывая в стиле диско. Джек и Почоло переглянулись.

— Скажи честно, — пробормотал Джек, — ты слышал когда-нибудь столь сложные объяснения ухода в монастырь?

— И тем не менее, — ответил Почоло, — причина может быть вполне проста.

— А именно?

— Искренняя вера и благочестие породили потребность в искуплении. Но такой человек, как дон Андонг, никогда не согласится, что все так просто.

— Он знает, что Алекс в тот день призывал священника?

— Собственно, насколько я слышал, именно это заставило старика подняться с постели. Когда ему сообщили, что Алекс пустил себе пулю в лоб, он продолжал лежать ко всему безучастный, словно для него это не новость. Но едва услышал, что Алекс, перед тем как покончить с собой, призвал священника, — что тут началось! Старик выкатил глаза, дико посмотрел на всех, а затем разрыдался. И сквозь слезы начал читать тот плач из Библии…

— «О Авессалом, сын мой, сын мой»?

— Да, и дальше. А когда успокоился, сказал, что хочет встать. Я думаю, он решил уйти в монастырь, чтобы во имя Алекса продолжить то, что сын начал своим телефонным звонком.

— Помнишь, как он встал перед Алексом на колени? — пробормотал Джек.

— Ну, тогда он был просто пьян.

— Нет, он, как ты сам сказал, жаждет искупления. Он считает, что был позором для Алекса, когда тот был мальчиком. Его гложет чувство вины. И может, Алекс не поторопился бы, дождись он отца Монсона.

— Может быть. Но знаешь, и телефонного звонка было достаточно. Старик понял это и поднялся с постели. Алекс позвал. Плохо, конечно, что он не дождался, но он позвал. Кстати, а что ты сделал с конвертом?

— Ничего. Он у меня в номере, в отеле.

— Так пойдем к тебе после обеда и на месте решим, стоит ли его вскрыть и прочитать письмо.

Из верхнего дома плут мальчишка пронзительно завопил, что они могут подниматься, и тут же чья-то рука оттащила его за ухо. Ему приказали сойти и проводить гостей наверх, а не орать им из окна.