Ник Хоакин - Женщина, потерявшая себя

Сгорбившись, Пепе Монсон грустно стряхнул пепел с сигареты в блюдце и снова подумал, что Мэри и Пако очень похожи на брата и сестру — особенно сейчас, когда на обоих были одинаковые синие свитеры с высоким воротом — совсем как близнецы из итальянских баллад.

Пако повернулся и неожиданно спокойным голосом спросил:

— Когда ты у нее была, Мэри?

— В понедельник утром, — так же спокойно ответила Мэри, не поднимая головы.

— Почему ты не сказала мне об этом?

— Если бы мы, как раньше, все говорили друг другу, я бы вообще не пошла к ней. Но мы начали таиться друг от друга, мы начали лгать — как я могла сказать тебе? Я просто отправилась к ней, и все.

— Но почему, почему?

Она подняла голову, и глаза ее сверкнули:

— Потому что я боялась, потому что мне было страшно. С тех пор как ты вернулся, ты стал таким странным. И потом эти письма… Ты знаешь, Пепе, после возвращения он почти не выходит из дома. Разве что рано утром немного пройдется, а потом запирается у себя на целый день. Прямо как будто его полиция разыскивает…

— Но подумай сама, Мэри, подумай сама! Неужели ты не понимаешь, что если я не выхожу из дому, то как раз потому, что не хочу встречаться с этими женщинами!

— А почему бы нет? Почему ты боишься их увидеть? Ты что, изнасиловал их? Обеих?

— Ты сама была у них. Во всяком случае, у нее. Почему же ты не спросила?

Напряжение постепенно сходило с ее лица.

— Мы не говорили о тебе, — высокомерно бросила она.

— Тогда о чем же вы говорили, черт вас побери? О нейлоновых чулках?

— Нет. О моих акварелях.

Мужчины разразились хохотом. Пако, трясясь от смеха, уперся локтями в подоконник и сполз на пол.

— Мэри, — сквозь смех выговорил он, — ты великолепна! Ты отправилась к этой женщине выяснять, не изнасиловал ли я ее, а вместо этого она заставила тебя говорить о твоих акварелях…

— Да, пожалуй, так. Она спросила, чем я занимаюсь. Я ответила, и она так заинтересовалась, что, прежде чем я сообразила, в чем дело, мы уже шли в наш салон, чтобы показать ей мои работы. И знаешь, Пако, она купила две вещицы: «Паром Яумати в часы пик» и «Китайские похороны» — помнишь, та акварель в розовых и коричневых тонах? И еще она просила меня нарисовать для ее спальни мадонну, являющуюся детям в Фатиме [6] Существует легенда о том, что с мая по октябрь 1917 г. мадонна являлась трем пастушкам в португальском местечке Фатима. . Перестань смеяться, Пепе, или я разобью этот чайник о твою голову!

— Не надо, Мэри, не надо! Я не над тобой смеюсь, честно! Разыграли ведь меня! Эта женщина сделала из меня круглого дурака! Я как последний идиот позволил ей растрогать меня своими рассказами, а она, надо думать, просто потешалась надо мной. И она так небрежно упомянула о тебе, Пако, — мне и в голову бы не пришло, что ты ее хорошо знаешь и даже мог бы изнасиловать. Я-то подумал, что она вообще не знакома с тобой.

— Это она так сказала?

— Она даже не могла толком припомнить твое имя.

— Шлюха!

— Но она вовсе не похожа на шлюху, — запротестовала Мэри. — Она произвела впечатление даже на такого осторожного человека, как твоя Рита, Пепе. Она выглядит как настоящая леди. Мы с ней встретились в понедельник — и не вечером, а днем, — но она была одета в черное шерстяное платье с воротником-стойкой и вышитым на груди золотым драконом, а драгоценности на ней были настоящие — с Явы. Перед моим приходом она читала о явлении мадонны детям, и, когда я вошла, она так и не отложила книгу, а прижала ее к груди и заложила между страниц палец, чтобы не потерять место. На протяжении всей нашей беседы она, по-моему, оставалась под впечатлением прочитанного — то вставала, то садилась, поминутно заговаривала о книге и в конце концов заявила, что должна прочесть мне несколько отрывков, которые, по ее словам, не вполне понимала. Но по тому, как звучал ее голос, я почувствовала, что она боится понять прочитанное, вернее, понимает, но не хочет в этом себе признаться, и мне стало очень жаль эту женщину, захотелось взять ее на руки и баюкать, как ребенка. Она была в великолепном туалете, а я — в поношенном пальто и стареньком берете, но она так держит себя, что забываешь, как ты одета. Она и вправду очень миниатюрна, но какая в ней кроется огромная жизненная сила! Сколько ей лет? Сорок? Пятьдесят? Как-то не замечаешь ни ее миниатюрности, ни ее возраста. Возле нее я не чувствовала себя ни слишком молодой, ни слишком большой, ни плохо одетой — я просто чувствовала себя такой, какая я есть на самом деле. Она очень набожна — странно, что ты не заметил этого, Пепе.