Дарья Вильке - Шутовский колпак

Интересно, Сашок думала о том же, когда мы задержались перед дверью кукольной комнаты, а потом распахнули ее?

Казалось, мы вот-вот прыгнем с высоты в огромный сугроб.

В комнате было тихо — так тихо и не бывает в театре, подумал я.

Мы стояли в этой тишине с Сашком, и она сказала тихо: «Вот сейчас, прямо сейчас пойдет дождь — прямо тут, под крышей».

И в тишине вдруг хрустнуло в углу. Сашок вздрогнула.

Потом хрустнуло в другом.

Клац-клик-клац — будто кто-то невидимый колол грецкие орехи под новогодней елкой.

Крак-крик-крххр.

Громче и громче — словно вся комната разом ожила и застучала, захрустела и разломилась, как ореховая скорлупа.

И мне показалось — но только, конечно, показалось — что куклы, все-все: и Шут, и Фея, и Гортензия с Жавоттой, и Щелкунчик, и Оловянный солдатик — чуть заметно нам улыбаются.

— Гриня! — прошептала Сашок. — Гляди-ка!

Она подбежала к Шуту, подняла его руку — и та безжизненно повисла. Не так, как обычно бывает у отдыхающей куклы, упруго пружиня у тела, а так, словно Шут вдруг лишился всех нитей.

Будто бы мы и вправду подрезали ножиком папы Сашка все жилы марионеток и сломали гапиты всем тростевым.

— Вот фиговина, — бормотала Сашок, бегая от мышей к Лошарику, от Людмилы к Золушке.

Сломались! Все! Куклы! Разом! Сломались!

Мы смотрели друг на друга — а потом рассмеялись.

Сашок кудахтала, будто суматошная курица, я смеялся так, что у меня свело живот. Вместе со смехом из нас уходил страх. Мы смеялись от радости, что не пришлось, не пришлось ломать лёликовых кукол.

— Куклы сломались! — орала Сашок, словно ненормальная, и, давясь смехом, бежала по коридору.

— Куклы сломались! — вторил ей я.

— Куклы сломались, — булькнула она в последний раз куда-то в толстый живот актера Тимохина, врезавшись в него у мужских гримерок.

— Что ты кричишь? Что сломалось? — недоуменно спросил Тимохин.

И тогда мы вдруг пришли в себя, опомнились от счастья, и я пробормотал:

— Там. Все-все куклы вдруг сломались, — и кивнул в сторону кукольной комнаты.

— Так не бывает, — сказал Сэм и внимательно, очень внимательно посмотрел на меня.

А я готов был сквозь землю провалиться — я вдруг только сейчас понял, что он может подумать про меня.

Театр забормотал, заговорил, затопал и зашелестел. Он переговаривался на разные голоса, он хлопал дверями, поскрипывал форточками, рычал ступенями и тонко смеялся железными переборами лестниц. Двери в гримерках трещали и хлопали, все словно решили бежать марафон и без конца носились туда-сюда.

— Вот так всегда! — рокотал Поп Гапон и мял бороду в руке. — Паны дерутся, а у холопов чубы трещат!

— Ё-моё! Ё-моё! — возмущенно повторял старенький актер Султанов.

— Ничего, сыграем так, — бодрился Сэм.

— Что? — тонко покрикивал Боякин. — Что? Болванками играть? Где? Где это видано — чтоб болванками?

— Пора на пенсию, — глубокомысленно тянула прокуренным голосом актриса Винник.

А тетя Света просто молча мешала сахар в чашке, так что казалось, ложка сейчас разнесет чашку на кусочки. Только звона было совсем не слышно — так все орали.

— Дурдом! Кранты! Бардак! — трагически вскрикивал папа и бегал в коридор курить. — Только в этом театре такое и может быть! Только в этом! Помяните мое слово! Везде театры как театры, а тут бардак. Бардак!

— Надо отсюда валить! — орал Тимохин. — В приличный театр!

— А тебя туда звали? — прищурилась мама.

— Ну это я так… в принципе, — сразу стушевался Тимохин.

Прибежал Филипп — и казалось, и без того короткие волосы на затылке у него стояли дыбом. Шагнув в кукольную комнату, он метался от одной куклы к другой, разглядывал ваги и ощупывал гапиты.

— Точно. Сломаны, — процедил он сквозь зубы и уставился на Сашка.

— Чего смотришь? Отвали, козлина, — беззлобно огрызнулась она и отвернулась, чтоб не видеть, как он ее гипнотизирует.

Нелепым катерком двигал по коридору Олежек. Он нервно загребал ногами, как ластами. Лицо его было совсем белым, а глаза выцвели еще больше и стали совсем прозрачными.

— Ну что? — кинулся он к Филиппу и схватил его за рукав.

— Что-что, — хмуро отозвался Филипп, — все куклы сломаны. Те, что сегодня заняты в спектакле — тоже.

Все снова загалдели и загудели: «Бардак!», «В этом театре!», «Как играть с болванками?», «Вечно актеры — крайние!»

— Кто это сделал? — взвизгнул Олежек, и сзади было видно, что голова его мелко-мелко трясется.

Стало тихо. Уже никто не кричал. И даже папа затушил сигарету. Даже Поп Гапон стоял тихо-тихо.