Дарья Вильке - Шутовский колпак

Кукла ведь живая — если ее не сломать.

— Можно понять, что у куклы внутри, можно научиться ею работать. Но как ты будешь с нею работать — решает она. Сама, — говорил когда-то Лёлик.

— У тебя не выйдет приспособить куклу под себя. Ее можно сломать, но заставить быть такой, какой хочешь ты — нельзя, — повторял Сэм.

Сашок долго сидела, уставившись на кукольные завитые кудри и шляпы с перьями, на лысины и ровные кукольные проборы.

Наверное, думала о том же, о чем и я.

— Фигня какая, — пробормотала потом она и спрыгнула с насеста, расправив руки в фирменном сэмовом жесте: будто раскрывается над землей невидимый и невесомый парашют.

«Ну и пусть, — говорил я сам себе так, чтоб Сашок не услышала и не догадалась. — Ну и пусть.

Тогда я сделаю это сам, один. Для Лёлика я смогу. Всех кукол. Пусть и трудно».

Сашок подошла к тонкошеей кукле Людмиле, тронула трость, расправив темно-зеленое платье, развернув его будто причудливый свиток. И казалось, что Людмила протягивает тебе хрупкую руку.

«Сашок, только никому потом ни слова, что это я — пожалуйста, Сашок!» — вот так я хотел ей сказать.

Сашок обернулась, вздохнула:

— Значит так. Если ты спятил — то и я. Спятила.

И деловито поправила платье Людмиле.

«Ммм», — только и смог промычать я. И она, конечно, не поняла, как я счастлив.

Театр проснулся и ожил.

Мы пропадали в кукольной комнате целыми днями. Мы словно сидели в осажденном неприятелем городе — и нашими бастионами были щиты, увешанные марионетками и петрушками, тростевыми куклами и огромными масками.

— Маски не трогаем, — строго сказала Сашок. — Все равно их меньше всего. Они неважные.

Мы притащили из дома родительские книги с чертежами и схемами — Сашок чертила пальцем по «вот тут и вот тут подрезать».

Иногда мы спорили.

— Да что ты, придурок, — кипятилась Сашок. — Подрезать надо внутри. Тогда точно Филька ничего не починит — а Лёлик сможет.

— Я принесу ножик хороший, у папы есть, — говорила она.

Сэм заглядывал — пойдем в буфет, а мы мотали головой. Потом. Потом. Хотя я и знал, что потом никакого Сэма не будет.

Мы говорили любопытным — мы просто играем.

Мы рассматривали гапиты — кукольные позвоночники — деревянные стержни, запрятанные внутри, под платьем, на которых крепится механика куклы. Я и не знал раньше, что они такие разные. Что бывают гапиты револьверные, гибкие, что там такие хитроумные шарниры. Что ручки гапитов, за которые держит куклу актер, такие же разные, как человеческие руки, — чтобы каждому было удобно работать. Что сухарики бывают просто квадратные, а на некоторых выточена уютная ямка для большого пальца.

Мы разглядывали лески и крючки, трогали шершавые сухарики, чтобы понять, как все крепится.

Куклы подмигивали, выкидывали коленца, наклоняли головы, поводили плечами и всплескивали руками. И тогда я думал, что в самый последний момент все-таки не смогу, не смогу подрезать нитки-жилы ни одной кукле, не смогу сломать то, что сделал Лёлик, пусть даже и чтобы вернуть его.

Сашок тоже ходила понурая. «Я не смогу», — говорила она. И мы молчали. А потом снова рассматривали чертежи и снова, словно на пианино, играли на вагах марионеток. «Если подрезать вот тут и тут, то придется вскрывать голову, чтобы починить. Знаешь, как это сложно?»

Когда я представлял, что придется вскрывать голову — например, моему Шуту, у меня начинали дрожать пальцы и противно холодело в животе. И тогда я про себя говорил ему — ну прости, прости, но ты пойми, как же по-другому?

Но все равно чувствовал себя преступником.

— Нужно провернуть все днем, — размышляла Сашок. — Тогда они еще успеют найти Лёлика и вернуть его в театр. И он еще успеет починить кукол до вечернего спектакля.

Сначала беремся за кукол «Щелкунчика», решили мы. Ведь сегодня вечером играют его. Так вернее — не успеем сломать всех, так сломаем самых важных, без которых придется отменять спектакль. Или вспомнить про Лёлика.

Театр уже не собирался засыпать и замирать. Он вздыхал и, казалось даже, иногда смеялся, и пол в коридоре между гримерками мелко-мелко трясся. Театр гремел железными перилами и шуршал костюмами. Казалось, самый длинный антракт закончился.

Мы шли от мастерских мимо Холодного Кармана, и руки у меня потели — казалось, любой встречный сейчас поймет, что у Сашка в кармане маленький ножик. И еще хозяйственные ножницы, чтобы удобнее было подрезать ремешки.

Я всегда любил подходить к кукольной комнате. А сегодня в первый раз мне было страшно. Я боялся не кукол, а себя — того, что я собирался сделать. И еще больше — что в самый последний момент струшу и не сделаю этого.