Дарья Вильке - Шутовский колпак

А вместо этого я смотрел, как Сэм разговаривает с Лёликом, — как с капризным ребенком.

Он, не стесняясь, брал его морщинистую руку, гладил ее — почти вставал перед ним на колени, увещевая.

— Послушай, ну зачем тебе? Тут же сестра. Тут дом.

— Не хочу никого обременять. Раз не нужен в театре — лучше мне будет в Доме ветеранов. Сестра целыми днями на работе — а там хоть люди.

Мне хотелось крикнуть Лёлику — «ну вспомни, как говорил Ефимович твой — ты сам себя и списываешь!» Но я молчал.

Однажды я попросил его помочь мне сделать куклу — думал, это его порадует. А он только покачал головой: «Нет. Не буду. Всех своих кукол я уже сделал. И хватит».

Сегодня мы ездили с Лёликом в Дом ветеранов сцены.

Пока мы ехали к его дому, я сидел на переднем сиденье рядом с Сэмом и малодушно радовался, что на улицах пробки и можно быть с Сэмом так долго.

— Тебе не жалко, что ты уедешь, а родители останутся тут? — Мне давно хотелось спросить Сэма об этом. Я знал, что они почти не видятся.

Когда-то я случайно услышал, как Сэм говорит Лёлику: «Отец как узнал, сначала кричал. Я до сих пор помню его лицо. Потом сказал — не садись с нами за один стол. Потом велел взять свою тарелку, чашку и вилку с ножом и мыть их самому, „чтобы не перезаразить всех“. Потом вообще стал делать вид, что меня нет. А потом я ушел из дома.

Мама? Не хочет расстраивать отца. Я ей в общем-то, наверное, и не нужен. Такой».

Тогда мне казалось, что я подслушал — хотя и не старался — что-то совсем запретное, что мне знать не полагалось. Ведь я никогда не заговаривал об этом — а сам Сэм ничего не рассказывал мне про родителей.

Сэм долго-долго молчал, смотрел куда-то вперед, напряженно, хотя мы не ехали, а стояли на светофоре. Смуглые ладони лежали на руле неподвижно, будто каменные, и только указательный палец чуть заметно отбивал на темно-синей матовой оплетке одному Сэму слышимый ритм.

— У них нет сына — вот так они говорят, — сказал он вдруг. — А вот Лёлик — это другое. Я не знаю, как его теперь тут оставить.

Дом Лёлика казался в ноябрьских ранних сумерках огромным акульим зубом — а на самом-то деле он похож на подкову. Мимо мчались машины, подсвеченные фиолетовым окна отражались в Москве-реке, снег во дворе Лёлика стал темным и скучным. Мы ждали в машине у подъезда, и я и не узнал Лёлика сразу. Он теперь казался совсем маленьким, каким-то высохшим. «Ну, поехали?» — спросил он бесцветным голосом, не пошутил, как было раньше, не улыбнулся Сэму.

И ехать в Дом было теперь совсем по-другому. Улицы казались темнее. Только на стоянке около Дома ветеранов, где Сэм снова оставил свою машину, было светло — от свежевыпавшего снега. Снег хрустел и скрипел под ногами, будто подошвы ступали по конфетным оберткам, сумерки, как и в прошлый раз, пахли сладко и остро — древесным дымом, а фиолетовые дорожки убегали куда-то в лес.

Дом выглядел темным и пустым. Даже Ефимовича не было. «Он в больнице», — сухо бросил Лёлик и исчез за дверью с надписью «Администрация».

— Еще месяцок подождать, — вздохнул он потом, садясь в машину.

— Ну слушай, Лёлик, — сказал Сэм.

— Не начинай, — хмуро сказал Лёлик так, что оставалось только замолчать.

Мы проводили Лёлика до квартиры, и когда спускались по лестнице во двор, я вдруг увидел, что глаза Сэма блестят.

— Ты чего, Сэм?

На сцене Сэм может вдруг заплакать. Как по мановению волшебной палочки. С самого детства я смотрел на то, как вдруг затопляются его глаза, как камнем застывает враз лицо, как прочерчивает дорожку на гриме слеза. И всегда это было чудом, необъяснимым и страшноватым.

«Как это у тебя получается, Сэм?» — спрашивал я.

«А никак, — пожимал он плечами, — получается и все тут».

Но только один раз я видел, как Сэм плакал не на с цене.

Это было уже давно — на него с другом напали на улице, недалеко от театра.

«Он просто взял меня за руку».

Сэм пришел в мастерскую к Маме Карло и Лёлику — в синяках и ссадинах.

Я гордился им — потому что их было трое, а он один. И они убежали первыми. Человека с такими мускулами, как у Сэма, нечего и думать, что победишь, считал я. Сашок восхищенно цокала языком.

А Сэм вдруг уронил голову на руки — чтобы никто не увидел его глаз — и заплакал. Я просто догадался, что он плачет, потому что плечи его судорожно вздрагивали.

Мама Карло невозмутимо макала ватную палочку в пузырек с йодом и рисовала на сэмовых плечах атлета с картинки мелкую сеточку.

А Сашок бегала вокруг него и только спрашивала — ну ты что, Сэм, ну ты что. Ты же победил их, победил же ведь, да?..