Анхела Бесерра - Неподвластная времени

Считается, что, шагая по жизни, мы приобретаем опыт и постепенно перестаем спотыкаться о каждый камень, что накопленная с возрастом мудрость защитит нас от ошибок. И тут у нас ни с того ни с сего появляется мечта. И мы, давно переставшие верить в чудеса, со всех ног бросаемся в погоню за хвостом кометы, тщетно пытаясь воспарить над презренной твердью. Однако очень скоро становится ясно, что это ошибка, что мечта не спасает от тупого и бесплодного прозябания, которое зовется реальной жизнью. Наивность — не только беда юности. Это самый опасный недуг, который может поразить человека в старости.

Снег засыпал Париж, покрывая бесстыдную наготу улиц таинственной белой пеленой. Припаркованные у бульвара машины превратились в сугробы, по тротуарам невозможно пройти. Кадис не обращал внимания на снег. Слезы стояли в его глазах и беспрепятственно сбегали по щекам. Плакать — значит чувствовать... Он удалялся от Мазарин, Сары, Кадиса, от всего на свете. Теперь ему предстояло подружиться с пустотой.

Художник остановился у подножия арки и поднял глаза: над ним возвышался воплощенный ТРИУМФ. Барельефы на стенах рассказывали о выигранных битвах, захваченных городах и забытых героях. И в его жизни были победы...

Кто бы мог подумать, что блистательный Кадис в один прекрасный день начнет подбирать с земли жалкие обрывки былой радости? Кто бы поверил, что он за считаные месяцы превратится в сентиментальную развалину?

Кадис напрасно искал место, на котором стояла Мазарин. Арку занесло снегом. Весь свет занесло снегом. А он выжил в катастрофе и потерял память... Но все еще можно вернуть. Если постараться. Кадису послышался звонкий девичий смех... Кто-то нежно коснулся его щеки. Впереди, в неоновом свете фонаря, возник знакомый силуэт. Ноги Мазарин тонули в снегу.

— Ты чувствуешь мой поцелуй?

— Да.

— Он уникален и неповторим. Так будем целоваться только мы с тобой.

— Мне этого мало...

Мне этого мало... Мне этого мало... Мне этого мало...

Она просила еще, как голодный ребенок, не успевший распробовать угощение... И он сумел дать ей много больше. Все, что у него было...

Кадис закурил сигарету, достал из кармана флягу с виски и, мысленно провозгласив тост за светлые воспоминания, осушил ее залпом. От алкоголя он немного согрелся.

Художник раздумывал, что делать дальше. Не считая кассирши и лифтера, пересмеивавшихся через стекло кассы, вокруг не было ни души. Кадис решил подняться по лестнице, как в тот раз. Снизу ступеньки казались бесконечным. Пройдя меньше половины пути, он уселся на ступеньку передохнуть. Рядом дрожала от холода нищая старуха. Тронутый жалким видом бродяжки, Кадис сбросил пальто и укрыл ее плечи. Женщина не шелохнулась. Докурив сигарету, он двинулся дальше. Казалось, лестница никогда не кончится, путь наверх был долгим и тяжелым, словно агония. Кадис запыхался, вспотел... На него вдруг навалились все прожитые годы и еще многие века. В последнее время он слишком много размышлял. Теперь ему хотелось прогнать мысли прочь. Развеять их по ветру с верхней террасы. А заодно воспоминания о том, каким он был, и сожаления о том, каким не стал... Отдаться на милость пустоте.

Ничего не вышло.

Выйдя на террасу, Кадис содрогнулся. Перед ним на снегу распростерлась Мазарин. Он ясно видел распахнутое черное пальто, маленькие груди с выступающими сосками, сжавшийся от холода бутон лона. Художник протер глаза... Мазарин не было. Воображение вновь сыграло с ним злую шутку. Снежное ложе оставалось пустым. Обледеневшую террасу наполняли призраки.

За спиной у Кадиса кто-то глухо произнес:

— Я давно тебя подозревал...

Изумленный художник обернулся.

— .. .но у меня не было доказательств.

Перед ним стоял зловещего вида человек с мутной пленкой на обоих глазах. И уродливой заячьей губой, дрожавшей от ярости.

— Ты тайком пробирался на наши собрания, в капюшоне, как остальные... Но я сразу понял, что ты чужак. Ты все время молчал; никогда не высказывался. Тебя не волновало, найдем мы ее или нет. Однажды, после собрания, я решил тебя выследить...

Мутноглазый угрожающе надвигался на отступающего Кадиса с ножом в руке.

— Сегодня утром, когда ты наконец убрался из студии, я сумел взломать твою хваленую систему безопасности. Знаешь, чего мне это стоило? Нескольких месяцев работы. Да-да, это я, дурачок Джереми, посмешище для всего ордена... Я перерезал провода, отключил сигнализацию; ваши инфракрасные лучи — это вообще детский сад, уважаемый сеньор Антекера... Или я должен называть вас монсеньор?