Анхела Бесерра - Неподвластная времени

— Он от него? — спросила художница, оглядев сноху с ног до головы.

— О чем ты?

— О ребенке, которого ты носишь. — Сара указала на ее округлившийся живот. — Он ведь от Кадиса...

Мазарин опустила в землю полные слез глаза.

— Что же ты молчишь?

Девушка не могла говорить. Ее душили слезы.

— Нет... Я не знаю.

— Зачем ты это сделала?.. Зачем?

— Посмотри на меня.

Мазарин не могла. Ей было слишком стыдно. Она любила эту женщину, сумевшую дай ей то, в чем отказывала родная мать: нежность. Рядом с ней она почувствовала себя по-настоящему нужной и ценной.

— Неужели ты не видишь, что разрушила нашу жизнь? Тебе было недостаточно моего мужа? Того, что ты украла его искусство? — Слова Сары были холодны, как снег. — Зачем тебе понадобился еще и Паскаль?

— Отвечай...

Мазарин задыхалась. Она больше не могла здесь оставаться, ей надо было скрыться, спастись. Что она могла сказать? Разве она знала, что за дьявол в нее вселился? И что ей теперь делать? Девушка бросилась бежать.

— МАЗАРИИИИН...

Она не останавливалась. Ей хотелось исчезнуть; добежать до края земли, забиться в какую-нибудь щель, где некому будет приставать с расспросами и требовать объяснений.

— ПОДОЖДИ...

Сара рванулась за ней.

Почувствовав погоню, девушка ускорила бег, но вскоре поскользнулась и рухнула на обледенелый тротуар. Послышался глухой удар.

— МАЗАРИН!.. О господи!

Сара безуспешно пыталась поднять сноху. Мазарин потеряла сознание. Уложив ее голову к себе на колени, художница принялась растирать лицо девушки снегом.

— Я не хотела делать тебе больно. Ну же, поднимайся!..

Черное пальто распахнулось, обнажив огромный живот. Круглое, спокойное гнездо новой жизни. Сара не удержалась. Положив на живот руку, она робко его погладила; он был теплый, и в нем что-то шевелилось. Это был... ее внук... Или брат ее сына, которому не терпелось появиться на свет.

101

Ноги сами принесли его к Триумфальной арке. Он не желал никому ничего объяснять и отвечать ни на чьи вопросы. Не хотел никого видеть и, чтобы его видели, тоже не хотел.

Он только что совершил профессиональное самоубийство и теперь должен был, словно раненый лев, укрыться от всех и зализать раны. Вот уж триумф так триумф! Кадис, великий живописец и великий себялюбец, валялся на земле, истекая кровью. Ему было больно, ну еще бы: ведь он худо-бедно прожил с ним столько лет; одевал его, кормил и лелеял; потакал его капризам, стараясь, чтобы он без промедления получал все, что хочет. Гордился им, идущим по жизни с высоко поднятой головой и фирменной улыбкой. Он любил Кадиса...

А теперь Кадис умирал. Как же ему теперь жить? Возможно, это освобождение... Теперь его жизнь пойдет по-другому. Интересно, как? А что, если снова стать Антекерой, скромным пареньком, который писал заход солнца над побережьем Барбате и на ужин ел жареную рыбешку, попадавшую ему на крючок? Тем парнем, что продавал картины за гроши на севильских площадях и сгорал от желания при виде монументального бюста собственной тетки? Наверное, пришло время вернуться за юностью, забытой в андалусских песках... Наверное. Но сначала он поднимется на арку и воскресит в памяти тот снежный вечер, когда рядом была Мазарин. Бесконечно краткий миг, когда весь мир лежал у их ног. Тонкие руки его малышки, крепкие объятия, доверчивая улыбка на свежем личике; беспечная молодость, заражавшая его жаждой жизни. Озарившая мир вспышка радости, от которой остался лишь тусклый отсвет на горизонте.

Он понял это только теперь.

Мы ни над чем не властны, даже над самими собой, и именно бессилие заставляет нас притворяться хозяевами своей судьбы. Брать ответственность за то, что нам никогда не принадлежало: жизнь. Любое решение, брошенное в спешке "да" или "нет" превращает нас в собственных тюремщиков. Не имея возможности исправить реальный мир, мы из последних сил цепляемся за мечты и фантазии. Жизнь напоминает гору нечистот. Чем выше взбираешься, тем сильнее вязнешь. Чем больше мы знаем, тем больше заблуждаемся. Чем больше имеем, тем сильнее тревожимся. Чем больше славы, тем тяжелее цепи. Ловушки подстерегают нас повсюду. Тот, кто любит, становится пленником страсти. Тот, кто не любит, — одиночества. Пока у нас чего-то нет, мы сходим с ума от желания обладать; заполучив то, к чему стремились, начинаем бояться, что не сумеем удержать выстраданное счастье... Или желать чего-то еще, снова и снова. Человек — беспомощная жертва самообмана.