Дельфин де Виган - Но и я

Теперь мы всегда встречаемся только в кафе. Вокзал становится опасным — Но нельзя долго оставаться в одном и том же месте. И это — тоже часть ее жизни. Уметь устроиться. Вовремя уйти. Не лезть на рожон. Избегать риска. На улице свои правила, свои законы. Лучше всего оставаться незаметным. Опускать глаза. Сливаться с обстановкой. Не нарушать чужую территорию. Избегать чужих взглядов.

На улице она добыча.

Сегодня она рассказывает мне о потерянном времени, о часах ходьбы в никуда, просто чтобы согреться, отдыхе в тепле супермаркетов, необходимой осторожности, стычках с охраной. Она описывает мне все те места, которые мы никогда не видим, но которые так хорошо ей знакомы, — подвалы, парковки, склады, технические здания, заброшенные карьеры, ангары. Она не любит говорить о себе. Она делает это, рассказывая о других, о жизни тех, кто попадается на ее пути, об их заскоках, о насилии. Она рассказывает о женщинах, об обычных женщинах, она говорит: обязательно запиши это, Лу, твоими умными словами — не бомжихи, не отморозки, нормальные женщины, которые потеряли работу или ушли из дома, потому что их били мужья, они находят приют в муниципальных ночлежках или живут в своих машинах, тысячи женщин, которых мы встречаем каждый день и не замечаем, не хотим замечать, тысячи женщин, живущих в жалких отелях, отстаивающих многочасовые очереди, чтобы накормить детей, и ждущих с нетерпением, когда же откроются бесплатные столовые.

В другой раз она рассказывает мне о каком-то типе, который следил за ней целый день, она не знала, как от него отделаться. Он подсел к ней на скамейке в парке Сен-Мартен, когда она поднялась, он пошел за ней, она перепрыгнула через турникет в метро, втиснулась в самую толпу, он не отставал… По словам Но, было очевидно, что ему нечем больше заняться, настоящий придурок, она таких чует за версту. Дело закончилось тем, что Но набросилась на него с ругательствами посреди улицы, она так орала, что этот придурок ретировался. Она постоянно на взводе и не выносит, когда люди смотрят на нее, вот и в кафе то же самое, стоит кому-то обратить на нее внимание, как она тут же посылает его к такой-то матери («Тебе что, нужна моя фотка? Или у меня с рожей не в порядке?!»). В Но есть что-то такое, что вызывает уважение, и в большинстве случаев люди поднимаются и уходят, не развивая скандал. Один раз какой-то дядька пробормотал «бедная девочка» или что-то в этом роде, Но тут же взвилась, плюнула на пол, ему под ноги, в ее взгляде было столько ненависти, что тип быстренько умотал восвояси.

Иногда Но рассказывает о женщине, которая ночует в конце улицы Оберкампф и отказывается идти в приют. Каждый вечер она устраивается перед цветочным магазином, со своими пластиковыми баулами, которых у нее шесть или семь, разворачивает одеяло, бережно расставляет сумки по его периметру и спит так каждую ночь. Я спрашиваю, сколько ей лет, Но не знает, сильно за пятьдесят, говорит она, однажды она столкнулась с ней, когда та выходила с медосмотра в соцслужбе, — у нее были жутко опухшие ноги, и вся она сгибалась пополам и еле-еле шла, Но помогла ей донести сумки до угла Оберкампф, женщина сказала — я вам бесконечно благодарна. Надо слышать, как она говорит, добавила Но, точно телеведущая.

Вчера в муниципальной столовой «Обеды Святого Евстахия» две женщины подрались из-за валявшегося на полу окурка. Сигарета была выкурена едва наполовину, и женщины бились насмерть. Когда их наконец растащили, та, что помоложе, сжимала в кулаке солидный пук волос противницы, а у той еще и весь рот был в крови. Первый раз за все время голос Но дрожит и прерывается. Я знаю, что она не может избавиться от этих жестоких картин. Я вижу, что это причиняет ей боль, она говорит — вот во что мы превращаемся, в животных, в чертовых животных.

Она описывает мне свои дни — все, что она видит, о чем слышит, я слушаю затаив дыхание. Это ее подарок, я уверена, подарок на ее манер, с этим ее вечным выражением недовольства, с миной отвращения. И она часто говорит — отвяжись, отстань, оставь меня в покое, или еще — а ты что думала? Это вопрос лишь по форме, по сути же это, как если бы она мне сказала — что ты выдумываешь, сама-то веришь, и вообще, во что ты веришь, ты веришь в Бога?

Это бесценный подарок, который ложится на мои плечи тяжким грузом, я не знаю, достойна ли его. Подарок, который меняет мир вокруг меня, ставит под сомнение все существующие теории.

Декабрьский день. Небо — тяжелое и низкое, такое любят описывать поэты, все окна в кафе запотели, на улице льет как из ведра. До школьного доклада остается два дня, я уже исписала целую тетрадь и сейчас продолжаю строчить на предельной скорости, я так боюсь, что сегодня мы видимся в последний раз, боюсь той минуты, когда мне пора будет идти, я чувствую, что мне чего-то недостает, чего-то важного, я по-прежнему ничего не знаю ни про ее семью, ни про родителей. Каждый раз, когда я пытаюсь об этом заговорить, она делает вид, будто не слышит, или заявляет, что слишком устала, или ей вдруг пора возвращаться. Единственное, что мне удалось выяснить, — мама Но живет в Иври. И она ею никогда не занималась. В двенадцать лет Но поместили в приемную семью. С тех пор она видела мать два или три раза, очень давно. Кажется, у нее есть сын, она вроде бы устроила свою жизнь.