Дельфин де Виган - Но и я

Наступила осень, и мы старались делать вид, что все в порядке. Отец сменил работу, поменял обои в кухне и гостиной. Мать чувствует себя лучше. По крайней мере, так мы говорим по телефону. Да, да, Анук чувствует себя лучше. Намного лучше. Она восстанавливается. Понемногу. Иногда мне хочется вырвать трубку из рук отца и заорать что есть сил: нет, неправда, Анук не лучше, она так далеко, что с ней невозможно разговаривать, Анук с трудом нас узнает, вот уже четыре года она живет в параллельном мире, в недосягаемом четвертом измерении, и ей совершенно наплевать на нас и наши дела!

Возвращаясь домой, я застаю мать в ее любимом кресле в гостиной. Она сидит так с утра до вечера, не включая света, не двигаясь, я знаю, она сворачивает и разворачивает край одеяла и ждет, когда пройдет время. Когда я прихожу, она встает и автоматически, в силу привычки выполняет некоторую сумму движений и жестов, достает печенье из буфета, ставит стаканы на стол, садится напротив, не говоря ни слова, потом убирает со стола, проводит по нему губкой, моет посуду. Вопросы, которые она задает, всегда одни и те же — хорошо ли ты провела день, много ли уроков, не замерзла ли в этой куртке. Она почти не слушает ответов, мы просто играем каждая свою роль, она — матери, я — дочери, каждая произносит положенный текст и следует точным инструкциям.

Она больше не кладет руку мне на плечи, не гладит мои волосы, не ласкает мое лицо; она больше не обнимает меня за шею или талию, не прижимает к себе.

Я считаю — раз, два, три, четыре капли, темное облако расплывается в прозрачной воде, как облако краски, когда моешь кисточку. Уже давно я страдаю бессонницей, по-научному «инсомнией», что созвучно с «манией», «ипохондрией» и прочими малосимпатичными словами, означающими некий внутренний сбой, я проглатываю две растительные пилюли за ужином, а когда этого не хватает, отец дает мне «Ривотрил», снотворное, которое помогает мне провалиться в черную дыру и ни о чем не думать. Я должна принимать его как можно реже из-за привыкания, но сегодня ночью мне никак не удается заснуть, уже несколько часов подряд я считаю все, что можно сосчитать, — зубы у барана, волосы торговца песком, его родинки и веснушки, я — как хорошо заряженная батарейка, пульс отдается в сонной артерии, в голове круговерть из слов, они путаются, сталкиваются в нескончаемом хороводе, складываются во фразы, которые выстраиваются в шеренги, как на сцене: мадемуазель Бертиньяк, нужно предусмотреть отдельную главу о работе срочной социальной помощи; Пепит, знаешь, ты похожа на фею Динь-Динь [9] Персонаж из сказки Дж. Барри «Питер Пэн». в этом твоем берете; вот, значит, во сколько ты возвращаешься; нет, я не хочу, чтобы ты записывала; пожалуйста, одно пиво; барышни, заплатите по счету, пожалуйста, я заканчиваю смену; нет, завтра я не могу, если хочешь — послезавтра; зонтики мне ни к чему, я их всегда теряю; боже мой, да дайте же выйти людям, прежде чем входить.

В итоге я так и не поняла, что заставило ее согласиться. Я вернулась через несколько дней, она снова была на вокзале, напротив пункта полиции, там настоящий лагерь бездомных, с палатками, картонными коробками, матрасами на земле и все такое. Она стояла рядом с небольшой группкой и о чем-то с ними разговаривала. Я подошла, она представила мне своих собеседников: первый, прямой как палка, с постной миной, Роже, потом Момо и Мишель. Назвав их, Но повернулась ко мне: Лу Бертиньяк, которая хочет взять у меня интервью. Момо расхохотался, разинув беззубый рот, Роже протянул мне руку, Мишель насупился. Роже и Момо захотели, чтобы я взяла интервью и у них, их это забавляло. Роже поднес кулак, как микрофон, ко рту Момо — итак, Момо, сколько ты уже не мылся? Мне было очень неловко, я старалась удержать на лице улыбку, объясняла, что это мое школьное задание (чтобы они, чего доброго, не вообразили, будто увидят себя в выпуске новостей) и что исследование касается только женщин. Роже заметил, что во всем виноваты эти болтуны из правительства, а все политики, как один, — дерьмо собачье. Я послушно кивала — уж лучше изобразить согласие. Он достал из пакета заплесневелый кусок колбасы, отрезал несколько ломтиков и пустил по кругу, только Момо не предложил, наверное, тому было нечем жевать. Я не осмелилась отказаться, хоть мне и страшно не хотелось это есть, но из страха обидеть Роже я проглотила кусок целиком, не разжевывая. У колбасы был прогорклый вкус, я никогда не ела ничего более отвратительного, даже в школьной столовой.