Алла Боссарт - Холера

Кястас с интересом рассматривал эту пару — изможденную блондинку в грязном камуфляже, в которой он безошибочно признал соотечественницу, и огромного пса.

Назавтра Бируте и Гедемин приступили к работе в больнице имени Майбороды. С разрешения начальника поселились в сторожке охраны.

Среди ночи чуткая Бируте услышала шум и увидела в окно своей сторожки отблески огня — единственной вещи в мире, которой боялся отважный Гедемин. «Место!» — приказала она псу и через черный ход, куда пламя еще не перекинулось, подскакивая на здоровой ноге, похромала навстречу стихии. На площадке парадной лестницы снайперша поняла, что толпу уже не развернуть.

Гедемин разрывался между страхом, приказом хозяйки и необходимостью быть рядом с ней. Поскуливая, вылез на улицу, побегал перед распахнутой дверью черного хода и поднялся по лестнице, среди мешанины запахов отчетливо различая родной след.

Когда пес, дрожа, прижался к ее ноге, Бируте словно получила чей-то сигнал.

— Ложись! — гаркнула она, и люди, послушные инстинкту, повалились, давя друг друга и пытаясь вжаться в мраморный пол. Снайперша оскалилась, вытянула вперед пустые тощие руки и, трясясь всем телом от напряжения, страшно закричала, заревела, как зверь: А-а-ау-у!!! Смерч сотряс ее, натянув, словно тетиву, руки от плеч до ладоней. Энергия ненависти, которую вырабатывал атомный реактор бирутиного сердца, вырвалась ослепительным взрывом — и разнесла дверь в щепки. Толпа хлынула во двор.

Обезумевший пес заметался перед стеной гудящего кошмара. Бируте взяла было его, словно щенка, на руки, но не удержалась на своем протезе, упала, придавленная сорокакилограммовой ношей. Пес рвался из рук, раздирая ей когтями лицо. Соломенноволосая Смерть задыхалась в дыму, Гедемин выл, роняя из пасти пену, огонь рушился вниз. Крепко обхватив собаку, Бируте покатилась по лестнице. Шерсть на Гедемине вспыхнула, загорелся камуфляж.

Сбив огонь в вестибюле, пожарные вынесли труп коротышки в разбитых очках и два еще живых, обгоревших тела — женщины и собаки.

В июльскую жару, какой не было за всю историю наблюдений, дежурная, может, и не обратила бы внимания на большую группу полуголых людей, кабы не ранний час. Метро только открылось, и Евдокии Петровне Малышевой, женщине крайне аккуратной, закованной к тому же в черный форменный китель, показалось несправедливым и странным нашествие то ли бомжей, то ли каких-то полоумных туристов, ввалившихся на станцию Семеновская в шесть утра. А когда все они, как один, словно дрессированные блохи, стали прыгать через турникет, поскольку не имели ни в руках, ни на теле ничего, где можно было бы держать деньги, проездные или карты москвича, Евдокия Петровна возмущенно задула в свисток, призывая милицию. Милиция, впрочем, не шибко спешила: не митинг, чай. Малышева визгливо заорала: «Назад, оглоеды, прекратить хулиганство!» Но стая дикарей уже неслась вниз по эскалатору — за исключением татуированного громилы и женоподобного мозгляка с сальными локонами, рассыпанными по костлявым плечикам.

Громила толкал мозгляка к турникету, тот упирался и плакал. Евдокия с подоспевшим ментом подскочили к парочке: «Ваши документы!» Ну не глупость! Какие документы у грязных вонючек в трусах?

Фома выпучил на милиционера звериный глаз и без лишних слов дал ему в челюсть. Евдокия заголосила, Фома взвалил Кукушкина на плечо и форсировал проход.

— Эдик, твою мать, — пыхтел циклоп, — нам только обезьянника не хватало… Ломим, сука, твою мать!

Евдокия что-то кричала в рацию, но голые люди, осуществившие на практике революцию, в полном соответствии с теорией — когда они, низы, не хотели, а верхи — Кястас с камарильей не могли загнивать по-старому, — уже загружались в вагон. Авторским произволом я задерживаю охрану общественного порядка, потому что сил больше нет смотреть на мучения граждан.

В это самое время зеленая «шестерка» беспрепятственно выезжала из широко распахнутых для пожарных машин ворот Майбороды. На заднем сиденье утрамбовались Арсений Львович Войцеховский, Михалыч, Петр Безухий, а также некоторая худосочная дама в ночной рубашке, которая рыбкой впрыгнула в салон в последний момент и в панике растянулась на коленях всей честной компании.

— Мадам, — шипел либерал Войцеховский, — куда вы лезете?! Это «жигули», а не какой-нибудь вам джип!

— Бросьте, Арсений Львович, — пристыдил Кузя. — Видишь, Толян, как быстро люди начинают выгрызать свое место под солнцем. Только что в говне захлебывался, а дали крошечную кочку — и давай все на фиг, мое!