Колин Джонсон - Новые рассказы Южных морей

— Нет, — сказал Явита.

— Тогда отец не может отправиться в Порт-Морсби вместе с тобой.

— Не тревожься, — сказал Явита. — В Порт-Морсби — Мендоде, он там служит в армии, и уж он, когда увидит отца, наверняка тоже даст ему сколько-нибудь денег.

— Тогда, пожалуй, отцу можно с тобой отправиться — ведь правда, вас с Мендоде будет там двое, и вы сможете защитить его и о нем позаботиться, — сказала Дане. — Но смотри, Явита, если с отцом что-нибудь случится, не надейся увидеть меня, когда вернешься.

О том, что я уйду из деревни вместе с Явитой, никому решили не говорить — вдруг кто-нибудь позавидует мне и наколдует плохое. Только накануне того дня, когда мы должны были отправиться в путь из нашей Табары, сказали об этом старикам. Пира устраивать мы не стали — прощальный, для Явиты, уже был за две недели до этого; а теперь мы просто позвали друзей и было вдоволь всякой еды. Ее, как всегда, разложили на банановых листьях, и все уселись есть. Тем старикам, у которых зубов совсем не было, дали похлебку из размятого таро и кокосов.

Когда съели, наверно, уже половину того, что было, Явита сказал:

— Старшие! Это не пир, а просто ужин, чтобы я имел возможность услышать ваши советы и наставления. Но сам я хочу сказать вам вот что: я собираюсь завтра взять отца с собой в деревню белого человека. Я знаю, это вас удивит, но…

Ну и шум же поднялся, когда он это сказал! Отовсюду послышались недовольные голоса.

— Кто разрешил тебе брать с собой отца? — крикнул Коёубаи, самый старший из всех. — Этого делать нельзя. Тебе сколько лет?

Кое-кто даже перестал есть.

— Мы собрались здесь не для того, чтобы сидеть молча, словно воды в рот набрали, — заговорила одна из старух. — Скажи, Явита, твои уши меня слышат? Закрой одно, а другое прочисть — тогда наставления наши, войдя в прочищенное ухо, не выйдут из другого. Мы все тут никак не можем понять, почему ты столько лет ходишь в школу. Туда ходит много мальчиков, но они ходят не больше лет, чем пальцев на одной руке, а потом идут работать — зарабатывать деньги. Но ты уже ходишь в школу столько лет, сколько пальцев у меня на обеих руках и на одной ноге — без этого большого пальца. Это очень долго, и имя твое поднимается все выше, как ящерица, которая карабкается вверх по дереву камуму. Но запомни: если ты сорвешься с высоты или сделаешь что-нибудь плохое, это увидят все, и мы все будем опозорены. Ты станешь тогда как птица огото, которая всегда спешит улететь, чтобы не увидели ее безобразных перьев. Вот и все, что я хотела сказать. Теперь я помолчу, а ты послушай наставления других.

Один старик прочистил горло и начал:

— Явита, помни, твоя мать — это скелет твоего духа, отец — его плоть, ученье же — всего лишь тонкая кожа. Когда ты был ребенком, совсем беспомощным, отец и мать во всем тебе помогали и кормили тебя. Самую лучшую часть рыбы, которую удавалось наловить, они отдавали тебе, чтобы ты ел и становился большим и сильным. Больше я не скажу ничего, но помни: лучше, когда твои кости и плоть облекает собственная твоя кожа.

Тут зашамкал совсем беззубый старик:

— Я скажу немного: мы ждем, чтобы ты вернулся и помог нам. Слова, одежда, пища и девушки белого человека сладки как мед. Хватит ли у тебя силы оторваться от меда? Ты нужен нам здесь — ведь белый человек поступает с нами плохо.

С запада начал дуть сильный ветер, и похоже было, что вот-вот польет дождь. Старый Коёубаи застучал палочкой, которой достает известку для бетеля, по сухой тыквенной бутылке, где он эту известку носит, — будто петух захлопал крыльями, когда собрался закукарекать. Это Коёубаи предупреждал, что сейчас будет говорить он.

— Явита! Ты хочешь взять своего отца с собой в деревню белого человека. От этого кровь у меня приливает к костям, а моему телу становится холодно. Я работал на плантациях в Гиригири, и всегда, когда я думаю о тех днях, кровь моя приливает к костям, и моему телу становится холодно. Не знаю, все ли там осталось, как было, или что-то изменилось, но человек не змея, чтобы сбрасывать свою кожу и потом ходить в новой.

Небо потемнело — стало черное как сажа. Сверкнула молния, и загрохотало, будто два огромных камня ударились один о другой. Все побежали к своим хижинам, и тут хлынул дождь. Не спрячься ты под крышу, к утру тебя, может, уже не было бы в живых — казалось, что это не струи дождя, а острые копья, и падают они с места, которое над небом.

Перед тем как лечь спать, я сказал Явите:

— Петух объявляет утро четыре раза. Первые три раза он поет ночью, но на четвертый уже светает — смотри не проспи.