Колин Джонсон - Новые рассказы Южных морей

— Иди, — сказала мне бабушка Рита. — Займи свое место.

— На этот раз я лучше посмотрю, бабушка.

Ты что-то очень грустная сегодня, дорогая. Очень грустная. — Бабушка Рита пристально посмотрела на меня. И старик Хохепа тоже.

— Жарко, бабушка.

Собиралась толпа зрителей, началось пение, но эти двое не сводили с меня глаз, ожидая ответа.

— Они думают, что мы способны только на это, — сказала я. — Для них мы — посмешище. Развлечение. В другое время мы для них просто не существуем. И только раз в году они берут нас и выставляют напоказ. Как обломки древности.

Наступила тишина. Тишина, полная смеха и разговоров. Тишина с возносящимся к небу пением и детским топотом. Тишина. Жду, когда они ответят мне что-нибудь. Что-то они мне скажут.

— Ты становишься старше, понимаешь больше, — говорит мне бабушка Рита.

Тишина и ожидание.

— Никто не может отнять у тебя твои глаза, — говорит она. И она права.

— А это уж твое дело — показать другим, кто мы такие, — раздается голос старого Хохепы, сгорбленного и порой сварливого.

Я долго сидела с ними. Молча. Думала о том, что мне предстоит сделать. А потом подошла к выступающим, заняла свое место и стала притоптывать в такт песне по потрескавшейся земле, и мой голос вознесся к солнцу, в котором вся сила земли.

И вот солнце отступило, площадь опустела, на ней оставались лишь обрывки бумаги, растоптанные цветки одуванчиков и клевера да мухи, прилипшие к сладким горлышкам пустых бутылок.

Вторую половину дня грузовик стоял на солнце. Завядшие, пожухлые листья папоротников и поникший лен сделали его похожим на покрытое чешуей спящее чудовище, покинутое, оставленное умирать в одиночестве. Я помогла бабушке Рите сесть в кабину рядом с дедом Хохепой.

— Этому старому бездельнику жестко на досках. Он хочет ехать домой на мягком стуле. Ах, дорогая моя. Подвинь-ка свой толстый зад, старый Хепа. — Пергаментная рука потрепала меня по щеке.

— Спокойнее, дорогая, спокойнее.

Мы усаживаемся поближе друг к другу в кузове грузовика — наступающий вечер несет с собой прохладу. Через центр города — вдоль темнеющих дорог. В гущу ночи, пока не кончится дорога. Открывая и закрывая ворота чужих ферм. По безмолвным пастбищам, с густо темнеющими холмами с одной стороны и черным лоскутом моря — с другой. В сгущающейся темноте проступает лишь узкая полоска пены, вьющаяся вдоль берега под лишенным света небом. Я улавливаю плеск воды о камни и заглушающие его рычанье и вздохи уцелевшего, покрытого чешуей чудовища, близоруко пробирающегося вдоль заборов, сквозь папоротники и колючки, по коровьим лепешкам и жгучей крапиве, через заросли люпина, цепляющегося своими гибкими пальцами за уходящий день. Я вдыхаю полной грудью запахи моря, воздуха, земли, людей. Впитываю Прошлое, Настоящее и Будущее. И ощущаю прилив новых сил. Я пою в полный голос и слышу, как чьи-то голоса вторят мне. Мы громко поем, пробиваясь сквозь непроглядную ночь. Взываем к силе народа. Гребите на своих каноэ все дальше и дальше. Вперед и вперед!

А. Вендт. За культурное возрождение Океании. — «Курьер Юнеско», 1976, март, с 8.

Albert Wendt. No Islands in the Sun, Just Misters. Some Modern Poetry from Western Samoa. Suva, Mana Publications, 1974, c. 21.

Kath Walker. We are going. Brisbane, Jacaranda Press, 1964, p. 9.

Н. Middleton. But Now We Want Our Lands Back. Sydney, New Age, 1977, p. 147.

Поэзия Новой Зеландии. М., «Художественная литература», 1978, с. 233–234.

Здесь: кафе, где продают молочные блюда, мороженное, а также и спиртные напитки. — Здесь и далее примечания переводчиков.

Одно из племен австралийских аборигенов.

Надрезы на коже — один из наиболее распространенных видов физических испытаний, входящих в обряды посвящения в мужчины.

Презрительная кличка итальянца, испанца или португальца.

Сын метиски и белого.

С. Беккет. В ожидании Годо. Перевод с французского М. Богословской. Здесь и далее цит. по журналу «Иностранная литература», 1966, № 10, с. 165–195.