Владимир Шинкарев - Конец митьков

— Почему?

— Прохожие заметят, мало ли что...

Ладно, сумел объяснить, даю ему жетон. Обратно едем — еще один. Назавтра — то же самое. Кричу на него, злюсь, теряю лицо, но даю. Митя спокоен: брань на воротах не виснет, а доллар — в кармане. На третий день Митя куда-то один поехал, взяв жетон на дорогу, — возвращается с пакетами, ну, думаю, купил чего-то, разменял сто долларов. На следующий день:

— Дай жетон, не хочу менять сто долларов.

Митя для обеспечения своей хозяйственной деятельности овладел техникой гипноза, как цыгане. Замурыжит, а то и обласкает, смотришь: а денежки-то и тю-тю!

Мелочь, да? А я и пишу о мелочах, убийств не будет. Ведь в мелочах дьявол.

Наш американский митек Женя Зубков по профессии психиатр; может, поэтому не гипнотизируется. Как это Митю мучило! На столе у Зубкова стояла целая банка жетонов: разве можно так дразнить своего братка!

Митя входит к Зубкову и с порога видит банку.

— Женя, я возьму жетонов.

— С какой стати?

— Отсыпь жетонов, вон у тебя сколько.

— Нужно, так купи.

— Во-во! Купи... Приеду домой, детки плачут: папа, папа, дай хлеба! А я им: не будет вам хлеба, папу вашего заставили жетоны покупать. Так я им скажу?

— Так и скажи.

Митя заметно раздражается, чего хороший собиратель не должен себе позволять. Допущена ошибка — прием с детками безотказен при урабатывании малознакомого человека, внутри митьков такие речи используются только для ухода от ответа. Митя очень обижается, когда работа собирательства пропадает впустую, он чувствует себя бюджетником, которому не хотят платить честно заработанную зарплату. Правда, никакой бюджетник не любит так свою работу, как Митя.

— Тебе братку жетонов жалко?

— Да, жалко.

— Дай хоть несколько!

— Не дам.

— Не знал я, что ты такой... Добрее надо быть. Братки ведь помогать должны друг другу, а не говняться.

— Молодец, правильно рассуждаешь.

— Будь у меня столько жетонов, я бы сказал: бери, браток дорогой, сколько хочешь! Все жетоны бы раздал!

— Горжусь тобой: купи и раздавай.

— Слушай, я сейчас без шуток говорю: если ты не дашь мне жетонов, я всерьез, надолго обижусь.

— Обижайся.

— Ладно, хрен с тобой, если лучшему своему братку жетонов жалко, дай хоть маленько...

— Иди и купи.

Прямые наезды на Женьку не действуют, отвечает легко и бездумно, будто с ребенком в пинг-понг играет: дай — не дам, дай — не дам. К стыду своему, признаюсь, что прямые наезды весьма эффективны при работе со мной. Зубков, покупая себе новый фотоаппарат, старый подарил мне. Конечно, он поостерегся делать это при Мите, да я сам по глупости разболтал. Думаю: старый фотоаппарат, цена ему долларов сорок, обойдется. Все равно Митя никогда не фотографирует из-за бессмысленности этого занятия: если сам нажимаешь на кнопку, то в кадр не попадаешь, а зачем нужны такие фотографии? Узнав, что подарок достался не ему, Митя помертвел лицом. Подумав, он решил:

— Хорошо. Давай двадцать долларов.

— Не понял. Какие двадцать долларов?

— Чтобы мне не было обидно.

— Что тебе обидно?

— Мне обидно, что Женька тебе подарил фотоаппарат.

— Ты что, очумел? А когда тебе дарят — мне что, тоже с тебя деньги брать?

— Женька — мой браток. Чтобы мне не было обидно, ты должен дать мне отступного.

— Иди тынах..!

— Дай мне двадцать долларов отступного.

В страшном исступлении я, как бешеный персонаж Достоевского, швыряю ему двадцатку: неужели возьмешь? Он кротко, степенно берет деньги и задушевно улыбается. Митя на всем протяжении разговора говорит монотонно и торжественно, я — будто мухоморов наелся — ору, истерикую.

Будь я американцем, наблюдающим эту сцену, то интерпретировал бы происходящее так: какая-то пьяная шпана орет, чего-то добивается от осанистого господина, но, получив достойный отпор, возвращает двадцать долларов, уж наверняка у почтенного господина украденные. Какое счастье, что больше этого не будет... (Написал — и взгрустнулось. А все-таки только на двух людей в своей жизни я мог вволю безнаказанно поорать, на свою мать и Митю. И на маму уже не поорешь, немолодая она...)

Зубков познакомил нас со своим приятелем, бизнесменом Володей Сушко, и тот оказался непаханым полем для собирательства. Митя даже переехал к Сушко жить, устроил ему достопримечательность: стоянку собирателя, лежбище, где собиратель харчуется, принимает подарки, пишет картины и сразу продает их хозяину (картины мы писали в Америке именно чтобы денег насшибать, быстро и несколько халтурно — что они понимают, в провинции...). Продажу картин нельзя отнести к собирательству, но без собирательских технологий делать это трудно. Вот пример грамотной работы с покупателем: