Владимир Шинкарев - Конец митьков

...Совершенно неожиданно и, конечно, независимо от воли автора произошла перестройка. Этот высший пилотаж времени вывел митьков на мировую орбиту, они едут в Европу, в Париж, в Нью-Йорк — и, заметьте, едут в качестве митьков. Эти поездки лишили митька его «социальной базы» — истинно братских отношений с сочувствующей молодежью, со своими почитателями и поклонниками: ничем не блещущим пареньком, неказистой, неважно одетой сестренкой, которая только от митька и услышит, что она самая любимая, самая красивая на свете. И конечно, плач о бедном Икарушке на фоне мировой славы воспринимался как фарисейство. Но герой мифа не должен меняться, и Шинкарев продолжает отстаивать право митька на горемычность. Он старается убедить, что митьку все равно плохо, ибо своим благополучием он не умеет пользоваться, и в Париже митька обижают телефонные автоматы. Но он мог бы этого не делать, он без того изящно справился с этим несоответствием, введя понятие ДЕМБЕЛЬ. ДЕМБЕЛЬ — это состояние, делающее человека малосимпатичным, но которое ему простительно ввиду мук, ранее испытанных. <...>

Именно в это время Шинкарев и создает свою «систему мироздания», модель вселенной. Там, в центре круга, где обычно помещают сакральный объект, он поместил митька — как наиболее совершенное творение Всевышнего. Я бы на него за это всерьез рассердилась, — если б он претендовал на то, чтобы к написанному им относились всерьез.

К тому же в центре помещен не Митя Шагин, а «митек настоящий». Т.е. Митя преобразованный? Усовершенствованный до идеала?

Ибо, конечно, предлагать Митю в качестве образца для массового молодежного движения, и тем более для всего человечества стало невозможно, так как с ним произошло нечто, в понятие «дембель» не укладывающееся. К нему пришла уже «слава настоящая», сравнимая со славой рок-звезды. И Митя раздулся, — а даже милое существо, раздувшись, выглядит чудовищем.

Настоящая слава всегда серьезно меняет дело. Если вначале митьки объявили, что принимают всех и со всеми братаются, хоть с милиционером, хоть со Змеем Горынычем, то ведь ясно, что знаменитый человек такую программу выполнить не может, каким бы запасом добродушия ни обладал. К тому же само качество знаменитости совершит отбор людей, которые к знаменитому приближаются. Приближаются, если без серьезной надобности, люди беспардонные. Хотя, что касается Мити, то беспардонность будет ограничена (справедливо наказана) его требованием подать на бедность. А мы в это время так обеднели, что не под силу стало подавать мировой знаменитости.

В оправдание митькам скажу: они, конечно, не разбогатели. Люди, которые без спонсоров шагу ступить не могут, — небогатые люди, даже если у кого-то из них в этот момент и завелась в кармане тысяча-другая долларов. Но мы еще не научились отличать обладание пособием по безработице от владения недвижимостью.

И все же, так или иначе, игра стала приносить доход. Игра стала предприятием. («Прельститель», 1995.)

«Знай, что ты — мироздание в миниатюре, и что в тебе и Солнце, и Луна, и все звезды», — говорил Ориген. Эту мысль более или менее изящно выражали за много веков до Оригена (Демокрит: «Человек — это малый мир, микрокосм»), много веков спустя (Лейбниц: «Каждая монада есть отражение универсума»). Сухо и прекрасно сказал о. Павел Флоренский: «Человек — сокращенный конспект мироздания».

Митьки — это маленькая действующая модель человеческого общества, сокращенный конспект нашей страны. Вот чем интересна история движения. Это микрокосм, по которому изучается макрокосм, — а иначе на что мне подробно расписывать «Конец митьков»?

Любовь Гуревич, тонкий вроде бы человек, пишет мрачно и грациозно, а смысла «Митьков» видеть не хочет: «В. Шинкарев, тихо развлекаясь в своей котельной, описал приятеля». Ладно, буду повторять как попугай: Люба, не об этом книга; ты что, не замечаешь, что описание Мити есть средство для описания движения митьков, сознательной героической стратегии? Люба с иронией, в скобках, допускает более общее (и правильное) значение: «...смысл жизни постигается через глубокое погружение в малое — ну почему бы не через игру в митьков?»

Тут дело в том, что Люба в разборе митьковских полетов игнорирует то, что можно назвать идеологией. Даже самые поверхностные корреспонденты эту идеологию сразу ухватывают и пошлым, слащавым образом, но передают, а Люба (из добрых чувств ко мне) якобы не замечает.