Геннадий Баннов - За огнями маяков

— Ну, что ж? Мальчишки ушли и инструмент унесли, — услышал он негромкий, глуховатый голос Руфины Фоминичны. — Пойдемте и мы.

— Да, идемте.

— Вы где обедаете?

— В столовой.

— Идемте в трестовскую, там хорошо кормят.

— Нет, пожалуй, в свою пойдем, в ремесленскую. Где ребята кушают.

Не сказал, что за обеды в столовой бухгалтерия с них высчитывает.

— Ну, тогда доброго вам пути.

— До свидания.

Думал он об этой Руфине Фоминичне: кто она? Откуда?.. Училась в Астрахани как будто. Молода вроде, а сколько ей? Двадцать два-двадцать три, не больше.

В магазине, по пути в столовую, Олег покупает две селедки — на двоих с Гошей. Маринованные, со специями. Усаживаются за первый, назначенный для педработников стол, разделывают ее, по-матросски разрывают от хвоста до головы, закусывают для начала. Ощущая при этом непередаваемый вкус!

Прибыл физрук Вена Калашников, сразу дал о себе знать — шуткой, смехом, впрочем, и анекдотом. Расскажет и сам первый хохочет.

— А где вы, друзья, селедку взяли?

— В магазине, через дорогу.

— Малосольная? Со специями? Ну, я тогда сбегаю. А то вы так аппетитно едите…

Старший мастер Семен Семенович сегодня дежурный по столовой. Подошел, остановился, полюбовался, с каким аппетитом едят.

— Где, братцы, селедку брали? — спросил то же и почти так же. — В магазине? И глянется магазинная?

— Глянется, — утверждают Олег с Гошей.

— О-о! Но ведь, друзья мои, вы же проходите мимо моего сарая, а там бочка с малосольной селедкой. Собственного моего посола! Идете мимо, дак заверните, мою попробуйте! Не понравится, тогда шут с вами, покупайте магазинную. А понравится, дак берите кажный раз сколько угодно душе. Вот после обеда провожу вас, покажу бочку. И вы не стесняйтеся, берите от души. — Семен Семенович вдохновенно жестикулирует и отходит. Попутно с дежурством решает и благотворительную миссию.

— Хорошие здесь люди, Гоша. — Олег приступает к горячим щам.

Гоша кивает.

— В бухгалтерию не заходил? Почта пришла, может, есть письма.

— Рано еще.

— Мы же телеграммы дали из Южного. Твоя Леночка поторопится, увидишь. Сейчас ты, поди, только о ней и думаешь.

— Стараюсь забыть и не думать. Придет время — вспомню.

Второгодники, наконец-то, возвратились. Шуму, гаму добавилось. Новенькие жидко растворились в плотной массе вернувшихся с плавательской практики, при встрече с ними уступают дорогу, иные смотрят вслед.

Что сделала с ними практика! Не расходуя сил на поднятие ног, волокут они по земле ботинки, шкрогают подошвами. И, обнимаясь, виснут друг на дружке — не иначе демонстрируют всемирное морское братство. Разговаривать с этим братством, тем более — делать замечание бесполезно. Речь свою пересыпают матросским жаргоном, говорят все враз и гогочут, и выламываются, изображая из себя полупьяных… Все видели они в портах. Например, в дым пьяных своих временных наставников. Заодно с ними пивали и пиво, и спирт, потом добирались до своих кубриков чуть не на карачках, а по утру с больной головой уходили в море. Но ведь им, восемнадцати-девятнадцатилетним, надо еще учиться, придерживаясь внутреннего распорядка училища, установленного режима, нарушение которого несовместимо с продолжением учебы!

И вот с этими надо работать. Но как, с чего начинать? На летучей оперативке директор попросил Олега Сибирцева и физрука Калашникова остаться в кабинете.

Когда вышли мастера и преподаватели, кряхтел он, убирая с глаз лишние бумажки, разглядывал молодых людей.

— Вы спортсмены, у вас и сила, и уменье. За плечами у обоих техникумы. Как думаете, училище вправе ожидать от вас хорошей работы?

После такого вступления Иван Кузьмич поручил назавтра обоим прийти на утренний подъем, к семи часам. Поднять весь личный состав и вывести на линейку. Особенное внимание уделить второгодкам, третьей группе судоводителей. Она долго была без наставника, парни разболтались, надо взять их в руки. Начнем, говорит, с подъема.

— Надо, так надо, — физрук Калашников выпятил грудь.

Олег согласно кивнул. И стал думать, что ему делать на подъеме.

Назавтра, как только труба проиграла подъем, Авенир Калашников и Олег Сибирцев вошли в комнату третьей группы — им нужно уделить главное внимание, остальные встанут без их помощи. Второкурсники возились, позевывали, но один по одному встали, стали заправлять постели и одеваться. Одна третья группа будто не слышала подъема: лежала без признаков жизни. На команды дежурного мастера Терентьева не обращала внимания. Авенир Калашников остановился на пороге, оглядел спящую братию: