Геннадий Баннов - За огнями маяков

Из динамика, установленного в глубине затемненного зала, слышалась информация:

— Повторяю. Вниманию участников: сразу по окончании…

— На по-стро-ение, — по-волжски окая, сообщил Козин. — Награждение там и прочее.

— Опоздать тут не моги! — Коля Воробьев усилил сказанное глазами.

Стали они прощаться, да, как водится, задержались.

— А где вы, братишки, остановились? — Козин не без удовольствия употреблял слово «братишки».

— Остановились-то? А в первоклассной гостинице «Золотой Рог».

Олег хохотнул. Подмигнул Гоше, чтобы тот не проболтался. Но правдолюб Гоша не захотел обманывать товарищей:

— Валяет он дурака, слушайте вы его. На вокзале обитаем. И будем сегодня бродить по городу, пока не надоест.

— Так вы с нами давайте, заночуйте у нас! С командованьем договоримся, это не проблема, — решительно предложил Воробьев.

Служит не первый год, знает ходы-выходы. И командование, видно, его балует.

— А что? Банкета, конечно, не предвидится, но хорошо поужинаем, выспитесь.

Заманчивая была перспектива. Олег готов был согласиться с предложением, но Гоша Цаплин стал проявлять любопытство:

— А далеко ваша казарма?

— На Русском острове. Это всего шесть миль туда и обратно, — Коля Воробьев заверил на полном серьезе.

— А что, на катере увезем, на нем и привезем обратно, — поддержал Козин.

— На катере?! — Гоша ахнул.

— А что? И подойдем прямо к кораблю, на посадку, — уточнил Коля Воробьев.

— А если какая оплошка выйдет? — Гоша задался вопросом.

— О чем ты говоришь?! — Воробьев загорячился. — Здесь военный флот, здесь не бывает оплошки.

— Ну, нет, нам с Олегом это не подойдет.

— Не подойдет, нет, — и Олег поддержал. Потому что на пристани им во что бы то ни стало надо быть в восемь. — Спасибо, конечно, но…

— Оставим до другого разу, — Гоша улыбнулся.

— Ну, как знаете. Была бы честь, — матросы заявили один за другим.

— Еще раз — с победой вас! — Олег пожал Козину и Воробьеву руки. И они убыли на построение.

Надо же, как тесен мир: Козин-то! Призвали сразу же после зонального первенства. И — на Тихоокеанский флот, за тридевять земель! И, конечно, — в спортивную роту!..

Бедный рабоче-крестьянский люд из глубин России как раз селился в те годы на восточных окраинах земли русской — на Камчатке, Сахалине, Курилах. Добирались поездами и пароходами, и в качестве перевалочной базы так годился Владивосток — этот старинный русский город!

По утрам он был чистый и свежий, обдуваемый океанским ветром. Прибрежные сопки его косогорами сходили к самому центру. Снизу доверху, негусто, с прогалами, холмы и взгорья застроены избами; кое-где на открытых полянах и ступенчатых террасах желтели, краснели, едренели огороды — лук, чеснок, огурцы, помидоры, капуста. Среди буйной зелени садов и дикого чертополоха тут и там проглядывали тесовые крыши жилищ, откуда поселенцы ступенями и извилистыми тропами сходят вниз — на работу, на рынок, в магазины, детсады и школы. Жилые и учрежденческие дома старого типа прилепились к основанию горы — они и составляют линию одной из центральных улиц. Линия домов напротив уже выходит на две стороны: на ту же улицу и на бухту. За той линией, пониже и поближе к воде, — причалы, склады, пакгаузы, прочие морские помещения и службы.

Пока Олег с Гошей болели за приморских бойцов ринга, беседовали с друзьями-боксерами, солнце успело скрыться за сопки — на город надвинулась сизая, быстро густеющая тень. Разливались мягкие сиреневые сумерки. В домах и на улице зажигались огни, звуки смягчались, остатки их вызывали умиротворение и спокойствие; городская сутолока уступала место размеренным движениям, она, казалось, уходила внутрь жилищ — и убогоньких, густо заселенных, и просторных — для избранных мира сего. На улицах города преобладала гуляющая молодежь. Изредка сновали и переселенцы, наподобие наших путешественников. С моря наносило свежим ветром; и, смешиваясь с сухими материковыми струями, настоянными на субтропической растительности, он заряжал человека удивительной энергией; благоухающая, живительная эта свежесть овеивала и ласкала лицо, шею, руки. Волшебный шепот листвы бульваров и палисадников повествовал о смелых и каких-то сказочных человеческих надеждах. Шли они с Гошей куда кривая выведет. Не торопясь, углублялись в недра романтичного и чем-то загадочного Владивостока. С бухты Золотой Рог, шириной с наши реки Обь, Иртыш, Волгу, доносились, не содержащие никакой тревоги, рабочие сигналы теплоходов, сирены катеров, самоходных барж и буксиров. На дальнем берегу бухты, как и во всем городе, загорались огни и местами образовывалась из них отражающаяся в воде разорванная золотая цепочка, поверх которой чернела гряда сопок, а над ними, выше, едва не в полнеба нежно румянилась вечерняя зорька.